Густаво Беккер - Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века
Именно этими восстаниями непокорных порождений воображения следует объяснить мое лихорадочное волнение, их истоки никакая наука найти не способна, но здесь таится причина моей восторженности, экзальтации, изнеможения. Так и бреду по жизни, успех, быть может, не всегда мне сопутствует, бреду, пробираясь средь нескончаемого сонма беззвучных бурь в душе. Так и живу, но все имеет свой предел, и этим бурям пора положить конец.
Ночные призраки и фантазия все еще продолжают без устали производить на свет плоды своей чудовищной связи. Их создания, уже изрядно ослабевшие, словно рахитичная оранжерейная поросль, все еще продолжают бороться, дабы продлить свое фантастичное бытие, все также вступают в единоборство с остатками разума, теперь уже скудного, словно тонкий слой бесплодной почвы!
Надо отверзнуть ход глубинным водам, они смоют запруду, — водам, что непрестанно пополняются свежим течением живого источника.
Ну что же! Приидите! Приидите и живите своей единственной и неповторимой жизнью, какую я могу вам даровать. Мой разум напитает вас всем необходимым, и вы обретете осязаемость. Я облачу вас в одежды, пусть в лохмотья, но и этого ветхого рубища будет достаточно, чтобы вы не стыдились своей наготы. Для каждой из вас я хотел бы выковать дивную строфу, сотканную из утонченных фраз, в них вы смогли бы обернуться, как в пурпурные мантии. Я хотел бы сподобиться отчеканить такую форму, которая была бы достойна вас; так чеканят золотой сосуд, коему суждено сохранить утонченный аромат духов. Большее невозможно.
Все же надо передохнуть; мне необходимо поберечь разум, мозг, бессильный вместить столько абсурдного; тело насыщается кровью равномерно, сильными толчками, они заставляют пульсировать набухающие вены.
Задержитесь, останьтесь тут, как призрачный и туманный след, что отмечает путь безвестной кометы, как атомы едва лишь зачатого мира, овеваемые дыханием смерти до того мига, пока создатель ваш не возгласит: «Fiat lux!»[10] И отделит свет от тьмы.
Не желаю более бессонных ночей, когда вновь и вновь предо мною встают бесконечные вереницы причудливых созданий, — они вопиют, обращаясь ко мне жестом, судорогой, движениями, выдернутыми из призрачной реальности, в которой они существуют; отныне я не в силах слушать мольбы неосязаемых призраков. Не желаю, сгубив арфу, и без того уже ветхую и поломанную, утерять вместе с ней неведомые ноты и звуки, покоящиеся внутри инструмента. Хочу описать мир, который меня окружает, охватить его — не целиком, лишь отчасти; у меня достанет сил, быть может ненадолго, явить взорам людским тот, другой мир, что живет в моей душе. Здравый смысл — единственная преграда для сонма снов и мечтаний — отступает, постепенно слабеет, а бесчисленные призраки разных мастей смешиваются друг с другом. Мне стоит изрядных усилий отделить плоды фантазий от того, что со мной происходило в самом деле. Мои привязанности поделены поровну между иллюзиями и реальными персонажами. Моя память разносит по ячейкам бесконечную череду женских имен, их знаменательных событий, даты их кончины, либо дни их ухода, — эти события и женщины живы разве что в моем сознании. Пора их выбросить из головы раз и навсегда.
Если умереть значит уснуть, то я хотел бы упокоиться с миром в смертельном мраке, так чтобы вы не являлись ко мне, не обращались бы моим кошмаром, меня же и проклиная за то, что я приговорил вас к небытию прежде, чем вы родились. Хорошо, ступайте в мир, вас породивший, пребывайте в нем подобно эху, которое разливается в душе и разносит по земле свои радости и горести, свои надежды и борения.
Быть может, в скором времени и мне суждено облачиться в плащ далеких скитаний, тогда навечно разойдутся пути материи и духа, а душа достигнет пречистых чертогов. Не хотел бы, когда это случится, чтобы вы последовали за мной, будто разноцветная кибитка-балаган за бродячим циркачом, не хочу, чтобы обратились вы бесполезной яркой мишурой, накопленной фантазией на задворках сознания.
Берегу, да, действительно берегу в памяти моей письмена, словно в волшебной книге, отпечатки впечатлений, оставленные с годами; эти легкие и пылающие создания чувственности дремлют там, в глубинах памяти, дожидаясь мгновения, когда они, чистые, спокойные, безмятежные, облаченные, скажем так, необыкновенной властью, пробудятся по воле моего духа, с дивным звоном раскинут свои прозрачные крылья, предстанут предо мной в своей светозарной, чудесной стати.
Я чувствую их приход не столько издерганными нервами, сдавленной грудью, не столько телом, которое содрогается от грубых ударов волн нахлынувших чувств, порожденных страстями и любовью, сколько познаю, чувствую каким-то неестественным, особым образом; записываю, будто копирую уже кем-то написанную страницу; зарисовываю, словно художник, воскресающий пейзаж, что открывается взору и тут же тает, теряется в тумане за горизонтом.
Все, весь мир чувствует, ощущает. Но лишь немногим дано сберечь, словно бесценное сокровище, живую память о том, что они уже прочувствовали. Думаю, эти люди — они-то и есть истинные поэты. И больше того, уверен: только они.
Если бы ты только знала, как мельчают самые грандиозные идеи, попадая в железные оковы слов; если бы ты только знала, как призрачны, как легки, как неощутимы золотые частицы эфира, окутывающие дивные и таинственные фигуры, порожденные воображением, и эти бестелесные создания становятся всего лишь бесплотным скелетом; если бы ты только знала, как тонок, почти неосязаем луч света, нить, связующая меж собой самые абсурдные измышления, что витают в хаосе; если бы ты только знала… Полноте, о чем это я? Ты ведь и сама это знаешь, ты должна это знать.
Дух обладает одной удивительной способностью: чувствовать и понимать по-особому, таинственно и чудесно, он — петля, аркан — огромный, поскольку бесконечен, божественный, ибо свят.
Как может слово, грубый, скудный язык, подчас неспособный выразить даже самые насущные потребности материи, как может он стать божественным толкователем, как может соединить две души?
Это невозможно.
Однажды, подведя итог моим размышлениям, ты спросила:
— Что есть солнце?
В тот момент светило, чей диск высекал искры у линии горизонта, разрывало чрево морей. Лучи разливались по его необъятной равнине; небо, воды, земля утопали в блеске, весь мир был наполнен сиянием, будто океан света выплеснулся в этот мир.
Гребни волн, завитки облаков, стены городов, предрассветный туман, наши лица и наши тела отмечены этим чистым сиянием светила; растекается сияющий и прозрачный эфир, в котором витают блестящие частички воздуха.
