Джим Батчер - Могила в подарок
Я выпрямился во весь рост, зажав мешок в руке, и постарался вложить в голос всю свою волю:
– Агата Хэгглторн! – крикнул я.
Дух вздрогнул, словно мой голос донесся до нее едва-едва, издалека, и повернулся ко мне. Глаза ее округлились. Пение резко оборвалось.
– Кто вы? – спросила она. – И что делаете в моей детской?
Я постарался припомнить все подробности, которые рассказывал мне о призраках Боб.
– Это не твоя детская, Агата Хэгглторн. Со времени твоей смерти прошло больше ста лет. Ты не настоящая. Ты призрак, и ты мертва.
Дух смерил меня недоверчивым взглядом и улыбнулся холодной, презрительной улыбкой.
– Я могла бы сразу догадаться. Вас прислал Бенсон, верно? Бенсон всегда придумает что-нибудь жестокое, а потом обзывает меня юродивой. Юродивой! Он хочет лишить меня моей малышки.
– Бенсон Хэгглторн давным-давно умер, Агата Хэгглторн, – отвечал я, изготовившись к броску. – И твой ребенок тоже. И ты сама. Эти крошки не твои, ты не должна петь им или уносить их, – моя рука с мешком подалась вперед.
Призрак посмотрел на меня в полнейшем замешательстве. В этом вся сложность общения с материальными, по-настоящему опасными призраками. Они так похожи на людей. Кажется, будто они обладают чувствами, каким-то самосознанием. Однако они не живы – они все равно что окаменелый отпечаток, ископаемый скелет. Они похожи на оригинал, но это не оригинал.
Но я сочувствую даме, попавшей в беду. Всегда был таким. Это уязвимое место моего характера, этакая брешь в броне шириной в милю, а глубиной и вдвое больше. Я увидел на лице Агаты-призрака боль одиночества, и испытал к ней что-то вроде сочувствия. Я снова опустил руку. Как знать, если мне повезет, я мог бы уговорить ее уйти. Духи – они такие: доведи до них реальную ситуацию, в которой они оказались, и они испарятся.
– Мне очень жаль, Агата, – сказал я. – Но ты не та, какой себе представляешься. Ты призрак. Отражение. Настоящая Агата Хэгглторн умерла больше века назад.
– Н-нет, – дрогнувшим голосом произнесла она. – Это неправда.
– Это правда, – настаивал я. – Она умерла в ту же ночь, что и ее муж и ребенок.
– Нет, – простонал дух, зажмурив глаза. – Нет, нет, нет, нет. Я не желаю слушать такое, – она снова запела себе под нос, тихо, безнадежно – на этот раз без всякого заклятия, не угрожая неосознанным уничтожением. Однако новорожденная девочка так и не дышала, а губы ее начали синеть.
– Послушай меня, Агата, – произнес я, вложив в голос больше воли, больше магии, чтобы призрак слышал меня. – Я все про тебя знаю. Ты умерла. Вспомни: твой муж избивал тебя. Ты боялась, что он будет бить и твою дочь. И когда она начала плакать, ты зажала ей рот рукой, – я ощущал себя совершеннейшим ублюдком, так холодно копаясь в прошлом этой женщины. Призрак она или нет, боль на ее лице была настоящей.
– Я этого не делала, – всхлипнула Агата. – Я не делала ей больно.
– Ты не хотела делать ей больно, – сказал я, выкладывая информацию, которой обеспечил меня Боб. – Но он был пьян, а ты запугана, и когда ты опустила взгляд, она уже была мертва. Это ведь так было? – я облизнул губы и снова посмотрел на новорожденную. Если я не разберусь с этим быстро, она умрет. Ее молчание наводило жуть – она лежала в колыбельке резиновой куклой.
Что-то – искра воспоминания – осветила глаза призрака.
– Я помню, – прошипела она. – Топор. Топор, топор, топор! – пропорции лица ее изменились, вытянулись, оно сделалось костлявее, изящнее. – Я взяла свой топор, свой топор, свой топор, и врезала моему Бенсону двадцать раз, – дух как бы растягивался, а по комнате вихрем пронесся исходивший из него призрачный ветер, полный запахов железа и крови.
– Ох, черт, – пробормотал я и приготовился броситься к девочке.
– Мой ангелочек мертв, – взвизгнул призрак. – Бенсон мертв. А потом и рука, рука, рука, убившая их обоих! – она высоко подняла обрубок руки. – Мертвы, мертвы, мертвы! – она запрокинула голову и завизжала еще громче – по-звериному, так, что заложило уши, а стены палаты содрогнулись.
Я прыгнул вперед, к бездыханному тельцу ребенка, и, стоило мне сделать это, как остальные дети хором заревели. Я дотянулся до девочки и с размаху шлепнул ее по розовой попке. Она потрясенно открыла глаза, вздохнула, личико ее сморщилось, и она заревела едва ли не громче всех остальных вместе взятых.
– Нет! – взвизгнула Агата, – Нет, нет, нет! Он тебя услышит! Он услышит! – обрубок ее левой руки метнулся ко мне, и я ощутил удар – и по груди, и по моей душе, словно глубоко в меня вонзили кусок льда. Удар как игрушку отшвырнул меня к стене; жезл и посох покатились по полу. Возможно, по чистой случайности, я так и не выпустил свой мешок с порошком, но голова гудела от сотрясения как колокол, а по телу струился холодный пот.
– Майкл! – прохрипел я как мог громче, но дверь за моей спиной уже распахивалась, и шаги его тяжелых бутсов грохотали все ближе. Ветер усилился и превратился в ураган, раскатив колыбели на колесиках по всей комнате. Мне пришлось прикрыть глаза рукой. Черт. В такой ветер от порошка не будет никакого прока.
– Баю-бай, баю-бай, баю-бай, – призрак Агаты снова склонился над колыбелькой и сунул обрубок левой руки вниз, прямо в ротик младенцу. Прозрачная плоть как бы слилась с кожей девочки. Та дернулась и снова перестала дышать, не прекращая попыток плакать.
Я выкрикнул беззвучный вызов и ринулся на призрака. Если мне не удается посыпать его порошком с противоположной стороны комнаты – что ж, можно попробовать сунуть мешок в его призрачную плоть и обездвижить изнутри. Процедура болезненная, но, вне всякого сомнения, не менее эффективная.
Голова Агаты повернулась в мою сторону, и она с рычанием отпрянула от ребенка. Волосы ее растрепались на ветру и взметнулись львиной гривой, куда как более подходящей хищному оскалу, которым сменились ее мягкие черты. Она вскинула левую руку, и у самого обрубка вдруг возникла короткая, окованная железом палица, которую она, взвизгнув по-кошачьи, обрушила мне на голову.
Призрачный металл лязгнул о настоящий булат, и в воздухе сверкнуло иссиня-белой вспышкой лезвие «Амораккиуса». Оскалившись от усилия, Майкл отбил удар потустороннего оружия в каких-то паре дюймов от моего лица.
– Дрезден, – крикнул он. – Порошок!
Борясь с бешеными порывами ветра, я сделал шаг вперед, перехватил левую руку Агаты и вытряхнул из мешка немного порошка.
Соприкоснувшись с призрачной плотью, тот вспыхнул россыпью ярко-красных огоньков. Агата взвизгнула и отпрянула, но рука ее не шелохнулась, словно отлитая из бетона.
– Бенсон! – визжала Агата. – Бенсон! Спи, дитя мое! – и тут она просто отделилась от руки и исчезла. Оторванная по самое плечо рука на мгновение зависла в воздухе, а потом рухнула на пол, разом превратившись в прозрачную, желеобразную массу – то, что остается от призрачной плоти, когда дух исчезает. Обыкновенно эта эктоплазма быстро испаряется, не оставляя следа.
