Виталий Кулик - Ведьма полесская
В престольные праздники, когда работать считалось большим грехом, люди, одевшись понаряднее, ходили в церковь, праздно прогуливались по селу, заходили к кумовьям и родственникам отметить такой день чаркой горелки да кислым ржаным блином со шкваркой. Кто таких угощений не нажил — лузгали семечки на лавках или дымили самосадом, приветливо здороваясь и тут же с ехидцей обговаривая проходивших мимо более зажиточных односельчан. Когда же время подходило к вечеру, то многие стягивались на окраину деревни, к хате деда Чигиря, ибо знали, что он обязательно уважит их просьбам и расскажет что-нибудь душещипательное. Такие вечера составляли добрую часть духовной пищи селян, ведь только в сельской местности фольклор имел особое, значимое место в жизни людей.
Ещё засветло первыми, как всегда, появлялись дети. Занимая места на лежавших у хаты колодах, до блеска отполированных портками, они тоже готовились к страшилкам. Словно стая воробьёв, многочисленная детвора деловито рассаживалась на лучших местах, хотя все, конечно же, знали: взрослые придут и всё равно сгонят их с занятых мест, а то и вовсе отправят домой, если с ними не будет кого-то из старших домочадцев.
Дед Чигирь, зная, что на колодах уже собралось изрядное количество сельчан, с нетерпением ожидающих его речей, не спешил с выходом. Удивительный знаток человеческой души, он любил сначала потомить всех неопределённостью, чтобы потом более театрально, как бы с неохотой произвести свой выход. Но и мужики не лыком шиты! Они уже давно раскусили дедову тактику и особо не волновались: старый Чигирь сам не упустит случая заворожить публику своими рассказами.
Прохор сейчас с улыбкой вспоминал, как в ожидании дедовых повествований многие сельчане пытались тоже завладеть всеобщим вниманием, рассказывая разные истории и ведя, по их мнению, умные беседы. Но вскоре эти «умные речи» быстро иссякали и неуклюже комкались от скудости языкового слога. Подавляющему большинству крестьян было в тягость вести длинные речи, да и суровая жизнь от них этого не требовала. Так что все разговоры сводились к обыденным темам: погода, урожай, панское да селянское житие-бытие.
Некоторые же просто пытались пересказывать уже известные истории старого Чигиря. Но, казалось бы, интересная история деда Чигиря в исполнении другого рассказчика получалась пресной, без завораживающей изюминки. После таких неудачных попыток разговор снова, по второму кругу деловито протекал в ведении «умных речей». А вот если ещё и деревенские бабы начинали вмешиваться в «серьёзные» разговоры, то, в конце концов, тема разговоров резко меняла русло в сторону пересудов, сплетен, а то и вовсе начиналась перебранка прямо тут же у костра.
Но вот уже сумерки заметно начинали перевоплощаться в тёмный вечер. В пылающий костёр чаще подбрасывались заранее заготовленные ветки и сучья.
Дождавшись своего часу, наконец появлялся и дед Чигирь. Выходя из хаты, он зачастую дожевывал на ходу специально брошенную в рот корку хлеба или кусочек овсяной ковриги.
— Вечер добры всем! — кивал головой старик.
— Добры!
— Добры! — раздавалось со всех сторон.
— Што это вы тут галдите на всю округу? Даже вечерю не доел. Дай, думаю, пойду гляну: што тут народ так шумит? — говорил дед, ещё больше шамкая губами, чтобы было видно, что его оторвали от вечери, которую на самом деле он давным-давно уже съел.
— Да это Ульянка с Авдотьей спор учинили! Всё никак не выяснят, чей мужик лучше! — моложавый селянин ухарского вида с громким смехом поддевал непримиримых соперниц во всём, о чём только можно было поспорить.
— Ы-ы, зубоскал! — тут же взъелась на смельчака одна из молодиц. — Тебе до моего Антипки ой как ещё далеко!
— А до моего Петра и того дальше! — не смогла промолчать и другая молодица.
— Ха! А чего это до твоего Петра «и того дальше»?! — категорически не соглашалась с такой оценкой первая.
— Потому как мой Петро лучше!
И опять заново начинался бесконечный спор. Это забавляло и тешило всех, кроме самих присутствовавших здесь виновников словесной перепалки — Петра и Антипки. Такое всеобщее внимание вводило их в крайне неловкое положение. И надо ж вот было такому случиться, чтобы самым тихим и безропотным мужикам попались такие взбалмошные и шумные женки. Ну, в этом случае в иронии судьбе не откажешь.
— Ладно, бабоньки, угомонитесь! — вроде как намереваясь примирить сцепившихся молодиц, молвил всё тот же мужик бравого вида, но потом вдруг, решая всё же восстановить истину, со скрытым подвохом добавлял: — В таком гвалте вы никогда не добьётесь толку. Ну, вот как рассудить, который из семьянинов лучший? Каждая из вас знает всё только о своём мужике, а о достоинствах другого лишь догадывается. А тут надобно, чтоб кто-то их обоих знал как облупленных…
— А к чему это ты гнёшь? — подозрительно прищурив взгляд, подалась на говорившего мужика одна из соперниц.
— А к тому, что вот вы, наверное, и не догадываетесь, а на селе всем уже давным-давно известно, что Фроська обоих ваших тихонь изучила вдоль и в поперёк. И ведь ваши ненаглядные Антип с Петром сами до Фроськи украдкой бегают на всякие там сравнения. Вот идите к ней, и она тут же рассудит, чей мужик лучше! Фроська-то толк в таких сравнениях знает!
Фроська — молодица трудолюбивая и как хозяйка во всём умелая, но уж очень славилась на всю округу своим ненасытным темпераментом. Хотя и мужик у неё был нормальный и поколачивал частенько, но, как говорится, горбатого могила исправит. Так и Фроська, несмотря на все воспитательные меры, подгуливала с кем попало, где и когда попало.
Все посмеивались, отводя в сторону глаза и пряча довольные физиономии чтоб, не дай бог, самим не нарваться на острый язык взбеленившихся баб. А напуганные таким несусветным оговором несчастные мужики втягивали головы в плечи и в оправдание лишь пробовали что-то сказать, растерянно хлопая выпученными глазами. Но вместо оправданий получались невнятные мычания, и их затравленные взгляды в ожидании приговора были устремлены на своих грозных женок.
Но со временем и до рьяных супружниц доходило, что их разыгрывают, а тут уж в долгу они ну никак не могли остаться! Да ещё если под угрозой посмешища стояла честь их мужиков!
— Так мы уж давно справлялись у Фроськи, — задиристо отвечала одна из баб. — Наши мужики-то в первых рядах доблестью славятся и всё одно наравне идут, а вот про тебя, — баба демонстративно тыкнула пальцем в сторону охальника, — так Фроська и говорить не хотела. Сказала, что только языком молоть горазд, а в остальном — евнух! — И безнадёжно махнув рукой на наглеца, баба вдобавок ещё и гордо тогда отвернулась, будто там и глядеть было не на что.
