Александр Бушков - Другая улица
Он ухмыляется:
– Соображаешь… Там… – ткнул он пальцем этак неопределенно, – за Вермянским бором, такие болота начинаются, что, если не знаешь тропинок, в жизни не доберешься до сухих мест. До-олго сидеть можно… Пока не кончится вся эта завируха. Они ж, германцы, непременно у меня какой-нибудь штаб устроят. Место удобное. Это в той стороне – Вермянский бор, лешева глухомань да болота, а вон там – Ружанский шлях, большая дорога. Знаю, учен… В польскую войну у меня жолнежи штаб устраивали, потом ваши, красные, потом опять жолнежи, даже атаман Струк однажды располагался…
Пришло мне в голову, что пора кончать с пустой болтовней. Нужно, раз уж случай подвернулся, подробно порасспросить его об окрестностях – мы их не знаем, а он знать должен отлично. И главное, выспросить, где этот Ружанский шлях. Чтобы держаться от него в стороне: раз большая дорога, там непременно попрет немец, если уже не попер. Немецкую тактику мы уже успели изучить на своей шкуре: прет, сволочь, по главным дорогам, где вольготнее всего танкам и автотехнике, в глухомань не заворачивает. А мы с ребятами сейчас, как оказалось, вовсе не в глухомани, наоборот: если у него на хуторе столько раз штаб устраивали и наши, и ляхи, и даже зеленые, значит, поблизости непременно должны были передвигаться неслабые массы войск. Штабы всегда на бойком месте разворачивают. Одним словом, засиделись мы тут, определенно. Нужно порасспросить как следует об окрестных дорогах, о прилегающей местности – и уносить ноги, пока…
Хорошая мысля приходит опосля! Расслабились, блин!
Поздно мы услышали стрекот мотоциклеток, поздно… мы все трое к окнам – а они уже катят из леса, по проселку, той самой дорогой, что мы сюда пришли. И никакая это не разведка, а движется воинское подразделение, пожалуй, не менее роты: мотоциклы с колясками, пулеметы торчат, целая колонна, вон грузовичок показался, потом еще мотоциклисты, потом ихний кургузенький вездеход, утюжок этакий…
И сколько же человек передумать может за считаные секунды!
Сначала я себя матернул за то, что не поставил часового. Потом решил, что виноватить себя не след: любой часовой их заметил бы в последний момент. А до ближайшего леса нам чесать километра два чистым полем. Мотоциклы догонят вмиг, могут и не пострелять, а забавы ради в плен взять. Ну и увидят зеленые петлицы.
Могут, конечно, проехать мимо, но что-то сомнительно. Любой толковый командир в наступлении хоть бегло, да обыщет этакое отдельно стоящее строение: а вдруг тут либо засада, либо просто отступающие ховаются?
Осторожничают, ага. Колонна пошла медленно, только трое мотоциклистов рванули вперед, к хутору. Ну, грамотно. В случае чего развернут боевой порядок и устроят тут… А наш последний и решительный бой по скудости боезапаса против превосходящих сил надолго не затянется…
– В погреб надо или на чердак! – орет Галиб шепотом.
– Вздумают шарить – везде заглянут, – говорит наш космач преспокойно. – Немец – он аккуратист…
И ведь прав, зараза… Это в приключенческих романах за́мки со всякими тайниками, а тут какие тайники? Полезут, мигом наткнутся…
– Сдаваться будете или как? – спрашивает хозяин деловито. – Вам против них минуточку-то и постоять…
– А наплевать, – отвечаю я. – Живыми не получат.
– Тут-то они мне хозяйство и пожгут.
А мотоциклетки уже совсем близко. Возле ворот. Смотрю я на своих ребят – на лицах у них та же смертная безнадежность, что, подозреваю, и у меня. Жить-то охота, но, похоже, не получится…
– Стойте здесь, – говорит хозяин. – Обойдется.
И что он делает? А лезет он в комод, вытягивает ящик – шуфляду, как здесь говорят, – и вижу я там кучу мешочков неизвестно с чем. Порылся он, выбрал один, развязал, достал оттуда пригоршню чего-то крошеного, сушеного – похоже на табак, но не очень, и корешки там какие-то, и ягоды сушеные, и крошечные узелки тряпочные… Прошел поперек комнаты, от стены к стене, согнувшись, аккуратненько так сыпля эту свою крошенку, будто по линеечке – и бормочет что-то и вроде подтанцовывает, и отчего-то у меня по спине холодок прошел…
Вот так поделил он горницу ровно пополам: на одной половине мы, стол с недоеденным да окно, на другой – комод, бородач долбаный и второе окно.
Поворачивается к нам и говорит спокойно:
– Только стрелять не вздумайте, воители… Обойдется. Не увидят они вас.
Во дворе пес залился. Короткая очередь – и тишина настала. И слышно уже, как сапоги грохочут на крыльце, дверь рванули… Переглянулись мы. Я говорю тихонько:
– Не раньше, чем я начну…
– Не вздумай, – говорит хозяин. – Не увидят они вас.
Ничегошеньки я не понимаю и даже не пытаюсь. Одно в голове крутится: «Ну зачем устраивать этот цирк с крошенкой зазря?» Вынул я гранату из-за пояса, свинтил с рукоятки колпачок, взялся за колечко на веревочке – теперь только дернуть… У немцев, правда, замедление взрыва дольше, чем у нас, ну да если что, выскочить не успеют, а я еще очередь пустить смогу… Окошко маленькое, вышибить его нетрудно, да вот протискиваться… Да и смысла никакого: они ж при первых выстрелах или гранатном разрыве моментально дом оцепят – два года воюют, должны соображать что к чему…
И вот стою я с гранатой в руке и чувствую себя чуточку странно: осознаю в себе неправильное спокойствие. Нервы натянуты, конечно, но все же нет полного ощущения, что вот сейчас все для меня на этом свете и кончится. Получается, будто я и вправду верю в эту дурацкую травку, верю, что все обойдется… А этот, бирюк косматый, стоит так уж спокойно, в себе уверенный – может, от него я спокойствием и заразился…
И вот оно! Вваливаются двое с карабинами наизготовку – это сейчас в кино у них у каждого автомат, а в жизни они с винтовками больше… Рукава закатаны, кителя расстегнуты до пупа – жарища неслабая стоит, – и по ухваткам видно, что эти мордовороты не вчера призваны, повидали кой-чего. Несуетливые такие, хваткие. И смотрят они исключительно на хозяина, а в нашу сторону и глазом не поведут, как будто нас нету! Ну вот нету тут нас, и точка!
Потом заходит третий, тоже пропыленный, небритый, с мотоциклетными очками на фуражке. Ага, офицер, обер-лейтенант – нас давненько начали учить разбираться в их знаках различия и всем таком прочем. Вряд ли старше меня, я так полагаю (мне в то лето двадцать восемь стукнуло). От пуговицы кителя у него красная ленточка – ага, это мы тоже знаем, Железный крест второй степени: повоевал, нибелунг…
А уж форсу в нем – мама родная! Прямой, словно аршин проглотил, подбородок задрал, руки за спину заложил этак барственно, оглядывается, словно к диким папуасам попал. Руки чешутся невероятно, так бы и шарахнул в упор, меж нами метра два, не больше.
Только – нельзя. Потому что и этот нас не видит. В упор, как говорится, не видит. А видит он, такое у меня предположение, самую обыкновенную стену, такую же, как остальные, обитую повыцветшими бумажными обоями. Только такой из его поведения и можно сделать вывод.
Что-то он коротко приказал – и солдаты пошли дом осматривать. Хозяин, сука гладкая, на сей раз картузик свой сдернул со всем почтением, и в спине малость прогнулся. Чует силушку, гнида, это ж ему не мы…
Обер-лейтенант усмотрел наконец фотографию, оживился чуточку, ткнул в нее стеком:
– Ду?
Это я с моим кое-каким знанием немецкого понимаю: он спросил «Ты?» Хозяин закивал и, к некоторому моему удивлению, отвечает на корявом немецком: «Так точно, господин офицер, я и есть, рядовой императорской армии, девятьсот шестнадцатый год…»
Обер-лейтенант свысока роняет:
– Мой отец в ту войну был полковником… Откуда знаешь немецкий?
– В плену у вас был, – отвечает хозяин. – Там выучился немного.
– Это хорошо, – говорит обер-лейтенант все так же свысока. – Слуга должен понимать язык господина… Русских солдат не прячешь?
Тут хозяин, сделавши презлую физиономию, объясняет, что в жизни бы не стал красных прятать – потому как они, отступая, все амбары под метелку выгребли, всю скотину и прочую живность увели, кур подобрали всех до единой и припасы из погреба забрали чуть ли не подчистую. Грамотно лепит, стервец, не переигрывает, сокрушается в меру, хоть сейчас на сцену выпускай…
Тут вернулись солдаты, доложились. Офицер их отослал, небрежно махнув рукой, говорит:
– Солдат ты и правда не прячешь. Это хорошо. Мы, немцы, умеем ценить лояльность. К тому же ты был в Германии, видел европейскую цивилизацию… которая теперь пришла сюда, в вашу варварскую страну, – и усмехается: – Как мне доложили, большевики полностью твои припасы не расхитили… Ты готов добровольно поделиться частью провианта с доблестной германской армией?
Наш космач этак умильненько:
– Господин офицер, да хоть все берите! Я с радостью! Спасибо за то, что от красных освободили!
– Я ценю твою лояльность, – кивнул ему немец небрежно. – Иди, покажешь повару, где у тебя провиант. Он отберет то, что не требует приготовления – задерживаться я не могу, у меня приказ… а интенданты отстали.
