Вадим Шарапов - Командир Особого взвода
- А мы при чем? - изумился Степан, хлебнув чаю. - Сейчас там сам черт ногу сломит: и беженцы, и лагерники, и черт-те кто! Куча мала. Пусть передадут в санбат или еще куда, зачем по кочкам трястись? Простое дело. Особый взвод по пустякам дергать...
Он не стал добавлять, что уже неделю мечтает выспаться.
- Нефедов! Тебя кто учил старших по званию перебивать? - рыкнул генерал так, что адъютант испуганно высунулся в дверь, но тут же убрался обратно.
- Виноват.
- Виноват будешь у попа на исповеди! Распустился! Герой! Пользуешься, мать твою за ногу... тем, что я тебя давно знаю! А сейчас меня слушай! И кури ты, чтоб тебя, чего мнешься?.. Простое дело, да вот не очень. Они так и хотели - просто передать ее нашим и порядок. Да вот как только девчонка к ним попала, рассказала, что ее какие-то не то альвы, не то колдуны, не то нечисть какая-то в плену держала рядом с Торгау, и что она от них сбежала, а сейчас может показать, где они прячутся. Но покажет только нашим. Вот тебе и простое дело. Американцы с ней бились несколько дней, уговаривали - ни в какую. Только тогда связались с нами. У Полубоярова тоже не дураки, они про Особый взвод и вспомнили.
- На это СМЕРШ есть, - снова усомнился Нефедов, уже понимая, что надо ехать и с генералом не поспоришь.
- Без тебя знаю, что есть. Тут другое - союзники говорят, что девчонка Охотников все время вспоминает. Как заведенная, одно и то же: мол, расскажу Охотникам, где Охотники, Охотников мне дайте! К мамке не просится, родных не зовет, а все одно...
Степан насторожился. Где-то внутри, у него в душе тонко задребезжали невидимые колокольчики. Что-то было не так.
- Не понимаю, - хмуро сказал он, уставившись в пол, - почему она так уперлась? Мало кто по доброй воле Охотников зовет...
- Вот это и узнаешь, - Иванцов встал, одернул китель, давая понять, что разговор окончен. Старшина тоже поднялся, одним глотком допил остывший чай и спросил, надевая фуражку:
- С собой можно взять кого-нибудь?
- Кроме шофера? Бери еще одного, больше тебе и не понадобится. Немцев там нет, а с союзниками ты, я так думаю, воевать не собираешься?
- Всякое бывает, - неопределенно отозвался старшина, разминая папиросу, - разрешите идти?
Иванцов уперся в него холодным, острым взглядом. Он хорошо знал эту заминку в голосе Нефедова.
- Что не так, Степан?
- Мысли всякие... Будет исполнено, товарищ генерал, ничего.
Он взял с собой Ласса.
Саня Конюхов попытался было возмутиться, но Степан пожал плечами.
- Неугомонный ты человек, сержант Конюхов. Вроде, за старшего остаешься, как всегда. Командуй - не хочу, взвод налево, взвод направо! Чего хмуришься? Глаз у альва, чуть чего, надежнее, сам знаешь...
- Да надоело уже бездельничать, товарищ старшина! Ни так ни эдак... Разве я за этим старшинством гонюсь?
- А должен бы, Саня. Помнишь, что плох тот солдат, который не стремится стать генералом?
- Кто это написал? - хмуро осведомился Конюхов. Степан пожал плечами, он и сам не помнил, откуда вычитал эту фразу.
- Знаете что, товарищ старшина? По-моему, плох тот солдат, который не мечтает винтовку в сторону отложить и детей своих обнять. Да еще про жену не забыть. С утра не забыть и в обед не забыть, и ночью вот еще пару раз не забыть... - Санька мечтательно прищурился.
- Это точно, - засмеялся Степан. Он хлопнул Конюхова по плечу и тут же ловко вынул у того из ножен финку.
- Эй! - возмутился сержант.
- Тихонько, не горячись. Я тебе свой кинжал оставлю вместо нее. Вдруг потеряю, или союзники на сувениры стырят? Жалко, всю войну со мной прошел.
- Тогда ладно. Оставляй.
* * *
Дорога на Торгау ничем не отличалась от других фронтовых шоссеек и грунтовок, которых за годы войны Степан изъездил и исходил многие тысячи километров. Похоже, еще недавно это было добротное германское шоссе, но сейчас, разбитое танковыми гусеницами, размолоченное колесами, сапогами и траками, распаханное снарядами, оно скорее мешало, чем помогало ехать. "Виллис" скакал на ухабах, то и дело обгоняя колонны грузовиков и пеших солдат. Трижды их останавливали, и каждый раз Нефедову приходилось доставать из фуражки мятый пропуск, подписанный Иванцовым.
На самой окраине Торгау начальник патруля, молодой капитан, прицепился было с расспросами, но наткнувшись взглядом на знак Охотника, тут же сник, закашлялся и велел пропустить. Когда "виллис" рванул с места, у Ласса с головы свалился низко надвинутый капюшон.
- Товарищ старшина! - окликнул Степана капитан, у которого глаза при виде альва стали большими как плошки. - А этот... он...
- А этот - со мной. Согласно приказу, - пожал плечами Нефедов, и машина унеслась прочь, разбрызгивая лужи грязи. Ласс молчал как каменный - даже вроде бы и не держался за скобу, хотя бедный виллис, скрипя всеми железными частями, уже готовился развалиться. Но альв ни разу не поднял головы и не посмотрел на дорогу. Когда Нефедов сказал ему, что берет с собой, Ласс просто кивнул и тут же отправился собираться. Делал он это недолго - зашнуровал тонкую кожаную куртку, в нарукавные чехлы сунул два длинных костяных клинка. Он ни с кем не прощался, и никто его не провожал.
Как и старшину.
До моста через Эльбу добирались кое-как. Шофер, крепкий мужик, который возил генерала и отказался хоть на денек доверить "виллис" кому-то другому, весь извелся, матюгаясь трехэтажно и выворачивая баранку так, что казалось - он сейчас оторвет ее совсем. По пути остановились только раз, на каком-то повороте, где торчал покосившийся дорожный столб с прибитой к нему дошечкой, на которой химическим карандашом, уже полинявшим от дождей, было написано "Хозяйство Симонова". Стрелка указывала куда-то в сторону полусгоревших фольварков.
- Изгадили землю, эх, мать ети... - сказал шофер, оглядывая бомбовые воронки на полях, и вздохнул. - Нет чтоб пахать и сеять. А у нас сейчас каково? Поди тоже кругом одни осколки.
- Были бы люди, - отозвался Нефедов, прутиком счищая брызги грязи с ботинок, - а осколки все подчистую выберут. И вспашут и засеют. Дай только отдышаться после войны. Солдаты домой придут, главное что живые, а уж руки-то у них по домашнему хозяйству уже зудят.
- Это верно...
Откуда-то сзади послышались отрывистые команды и хлюпанье множества ног по грязи и лужам. Старшина вместе с шофером оглянулись, Ласс только чуть скосил глаза, блеснувшие в тени капюшона. Руки он держал под маскировочной накидкой, но Степан знал, что длинные тонкие пальцы альва мягко касаются сейчас рукоятей двух кинжалов.
Конвой вел пленных - человек двадцать, все в перемазанных глиной шинелях, небритые, кадыкастые, зябко прячущие руки в рукавах. Обычные солдаты, пехота - нет черных эсэсовских шинелей, сплошь выцветшее "фельдграу".
