Фрэнсис Вилсон - Рожденный дважды
Он освободил третью полку и перенес все ее содержимое на ближайший стол. Оно состояло из четырех дневников по годам, таких же, как те, что он уже нашел, небольшого томика в черном переплете и очень большой зеленой книги. Кроме этого, имелся еще только незапечатанный плотный конверт, в каких пересылают официальные документы. Джим открыл его и обнаружил внутри несколько сот долларов в десяти— и двадцатидолларовых купюрах.
Заначка, решил Джим.
Кэрол раскрыла большую зеленую книгу.
— Посмотри-ка.
Джим глянул ей через плечо и увидел выцветший черно-белый снимок Хэнли без рубашки, держащего на руках младенца, явно новорожденного. На фото стояла дата: «6 янв. 1942».
— Ручаюсь, что это я! — воскликнул Джим. — Этот новорожденный — я.
— Смотри, какой он волосатый, — сказала Кэрол. — Он никого тебе не напоминает!
Джим улыбнулся:
— Интересно, росли ли волосы у него на тыльной стороне ладоней?
С удивлением смотрел он на улыбающееся лицо Хэнли. Счастливый отец, иначе не назовешь. Джим перевернул страницу и увидел другой снимок: кирпичный фасад многоэтажного здания. Он сразу узнал его.
— Это Харбор-Террес-Гарденс. Мы жили там в квартире, пока мне не исполнилось семь лет.
За этим следовало несколько нечетких больших фотографий неизвестного ребенка, игравшего перед многоквартирным домом. Затем их ждал шок: групповое фото с надписью теперь уже знакомым почерком Хэнли: «Детский сад, 1947».
— Это моя группа! А это я в конце второго ряда!
На каждой следующей странице помещалось по одной групповой фотографии и по отдельному портрету.
— Где он это брал? — спросила Кэрол. — Думаешь, Иона и Эмма…
— Нет, уверен, что они ничего не знали о Хэнли. Он мог запросто пойти в фотографию и купить там отпечатки, правда?
— Конечно, видимо, так и было, — ответила Кэрол как-то натянуто.
Джим взглянул на нее.
— Что не так?
— У тебя не возникло неприятного чувства, когда ты узнал, что он все время тайно наблюдал за тобой?
— Вовсе нет. Наоборот, в каком-то смысле мне это приятно. Это говорит о том, что, хотя он отказывался от меня, отцовского чувства не утратил. Большую часть жизни — вплоть до 1942 года — он прожил в доме на Манхэттене. Потом внезапно продал его и переехал в Монро. Теперь я знаю почему. Чтобы наблюдать за тем, как я расту.
При мысли об этом на сердце у Джима потеплело.
Он не растил меня, но никогда не забывал обо мне, и значит, в конечном счете, не отверг, был всегда рядом, наблюдая за мной.
— Идем дальше, — сказала Кэрол со смешком, который прозвучал натужно. — Футбольные годы.
Последовали многие страницы с газетными вырезками. Хэнли не пропускал ни одного упоминания имени Джима, даже если это был только список игроков, участвовавших в матче. Он подчеркивал его имя и наклеивал вырезку в этот альбом.
Джима поразила ирония ситуации, связанной с его увлечением футболом. Иона и Эмма каждую игру сидели на трибуне. Мысленным взором он видел, как оборачивается к трибуне и приветствует своих родителей — всех троих, потому что прямо за ними сидел доктор Хэнли, горячо болевший за «Ястребов» из школы Скорбящей Богоматери, и прежде всего за одного из них, желая ему победы.
Странно. И по-своему трогательно.
Он пытался представить себе, как Хэнли реагировал на то, что его сын частенько калечил соперников на футбольном поле. Содрогался ли он при виде увечий, нанесенных сыном, или хотел, чтобы их было больше?
После футбольных шли фотографии, вырезанные из ежегодников Стоуни-Брука, а потом даже статьи Джима из «Монро экспресс».
— Он любил доводить всякое дело до конца, верно?
— Да. Почитав его дневники, я чувствую, что теперь знаю его. Он, безусловно, не был человеком, который останавливается на полпути.
Раздался звонок в дверь.
Кто это еще, черт побери…
Джим подошел к окну и посмотрел вниз на подъездную дорожку к главному входу. Он узнал ржавую машину марки «Битл».
— О Боже! Это Беккер.
— Он вроде несколько припозднился.
Джим вспомнил, чем занимался сегодня Беккер, и решил, что лучше поговорить с ним.
— Может быть, он что-нибудь узнал насчет Джэззи Кордо.
Он поспешил вниз вместе со следовавшей за ним Кэрол. На третий звонок Джим открыл дверь. Перед ним стоял Беккер и усмехался.
— Ну, что слышно, Джерри?
Продолжая усмехаться, Беккер вошел в прихожую.
— Все еще думаешь, что Джэззи Кордо могла быть твоей матерью?
— Что ты выяснил?
— Кое-что.
Джим непроизвольно сжал кулаки и напрягся. Он хотел первым узнать, кто его мать, раньше всех других, в особенности раньше Беккера. А теперь Беккер тут выпендривается.
— Так что же?
— Она была проституткой.
Джим услышал, как за его спиной вскрикнула Кэрол. Гнев его нарастал, подогреваемый насмешливым тоном Беккера.
— Очень смешно.
— Нет, это правда. У меня надежные источники, прежде всего, сержант Келли из департамента нью-йоркской полиции, а потом его старый друг, который когда-то работал в полиции нравов. Она была самой лакомой штучкой в центре города в тридцатые годы и на протяжении войны. За исключением некоторого времени перед самой войной, когда она выпала из их поля зрения почти на год. Некоторые говорят, что в последние годы жизни, когда героин для нее стал, как для меня пепси, она рассказывала, что у нее где-то есть ребенок, но ни кто его никогда не видел. Время сходится. Думаешь, этим ребенком мог быть ты, Стивенс?
Гнев перерос в едва сдерживаемую ярость при виде того, как Беккер наслаждается всем этим. Джим заставил себя спросить спокойным тоном:
— Это все, что у тебя есть?
— Не-а. Есть ее фото, когда она занималась стриптизом. — Он вынул фото из конверта и протянул Джиму. — Что скажешь? Может она быть твоей мамой?
Джим смотрел на снимок стройной молодой женщины в поясе из блесток. Она была красива, но никак не могла быть его матерью, потому что была чернокожей, притом очень черной.
Беккер загоготал.
— Здорово я тебя купил, верно? Я был уверен, что нашел ее, и вдруг оказывается, что она черная, как пиковый туз. Разве это не забавно?
Что-то взорвалось в груди у Джима. Он переложил фото в левую руку и ударил Беккера в лицо. Пытаясь сохранить равновесие, тот нелепо взмахнул руками, потом, спотыкаясь, отступил за дверь и растянулся навзничь на крыльце. Из носа у него закапала кровь. Он поднял глаза и ошарашенно посмотрел на Джима.
— За что?
— За то, что ты такой зловредный подонок, — проговорил Джим сквозь стиснутые зубы.
