Энн Райс - Талтос
Он знал, что это значит: падать и падать, зацепиться, вскрикнуть и… не удержаться – и вот уже беспомощное тело с многочисленными ушибами и синяками приземляется на ровной площадке внизу.
Пальто его было порвано. Ботинки промокли от снега.
На мгновение запахи этой земли охватили его и подавили все другие ощущения настолько, что он почувствовал почти эротическое наслаждение, пронзившее все тело, сжавшее чресла и прошедшее волной по коже.
Он закрыл глаза, и нежный, безобидный ветерок дунул ему в лицо, охладил пальцы.
«Уже близко, совсем близко. Все, что тебе нужно сделать, это взобраться наверх и свернуть перед серым валуном, который видишь сейчас при свете луны. Через мгновение она скроется за облаками, но для тебя это не имеет значения».
До его слуха донесся отдаленный звук. На миг Эш подумал, что, возможно, ему это кажется. Но звук не стихал: мерный бой барабанов и тонкое ровное завывание дудок – мрачная музыка, лишенная ритма и мелодии. Звуки внезапно повергли его в панику, а затем вызвали растущее беспокойство. Они становились все громче, или, скорее, он сам все внимательнее к ним прислушивался. Ветер внезапно затих. Барабанный бой усиливался, доносясь откуда-то с нижних холмов, дудки продолжали ныть, и он снова попытался уловить в этом шуме хоть какую-то закономерность. Тщетно. Эш скрипнул зубами и прижал ладонь руки к правому уху, чтобы заглушить звук окончательно.
«Пещера. Подняться и войти. Повернуться спиной к барабанам… Какое отношение они имеют к тебе? Если бы им было известно, что ты здесь, стали бы они играть старинную песню, чтобы заманить тебя внутрь? И помнят ли они до сих пор те песни?»
Он оттолкнулся от скалы, пошел дальше и, обойдя вокруг валуна, ощупал его холодную поверхность обеими руками. В двадцати футах впереди, возможно чуть подальше, находился вход в пещеру, заросший кустарником, скрывавшим отверстие от других скалолазов. Но он знал о беспорядочном нагромождении камней над входом и стал обходить его сверху. Ветер свистел между сосен. Он отталкивал от себя густые заросли, мелкие ветки царапали руки и лицо. Это его не трогало. Наконец он вступил в полную тьму. И свалился, тяжело дыша, возле стены. Снова закрыл глаза.
Из глубины не доносилось никаких звуков. Лишь ветер пел, как и прежде, милостиво заглушая отдаленный бой барабанов, если они и в самом деле все еще производили этот ужасный шум.
– Я здесь, – прошептал он.
И тишина отступила от него – быть может, куда-нибудь в глубину пещеры. Но никакого ответа не было. Осмелится ли он произнести ее имя?
Он сделал робкий шаг, потом другой. Он продолжал двигаться, держась обеими руками за близко расположенные стены, касаясь волосами потолка над головой, пока наконец проход не расширился и эхо от собственных шагов не сообщило ему, что потолок поднялся над ним на новую высоту. Он ничего не мог разглядеть. На мгновение его охватил страх. Быть может, он шел с закрытыми глазами, доверяясь ушам и рукам, которые вели его все вперед и вперед? А теперь, когда он открыл глаза, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, везде царила абсолютная тьма. Он едва не упал от страха. Глубокое интуитивное ощущение подсказывало ему, что он здесь не один. Но он не желал бежать, отказывался пробираться во тьме, словно перепуганная птица, неуклюжая, униженная, возможно даже поранившаяся в этой спешке.
Он двигался быстро, не видя ни одного проблеска во тьме. Его тихое дыхание было единственным звуком, нарушавшим тишину.
– Я здесь, – прошептал он, – я снова здесь. – Слова уплывали от него в небытие. – Ох, пожалуйста, еще раз, ради милосердия…
Молчание было ему ответом.
Даже в этом холоде его прошиб пот. Он ощущал влагу на спине, под рубашкой, вокруг талии, под кожаным ремнем, державшим его шерстяные брюки. Он чувствовал влагу как нечто грязное и жирное на лбу.
– Почему я пришел? – спросил он приглушенным голосом, а затем заговорил громче: – В надежде, что вы снова протянете мне руку, как поступали прежде, утешите меня! – Чрезмерная высокопарность собственных слов потрясла его самого.
Его влекло в эти места не нежное предвидение, а воспоминания о долине, которые никогда не покидали его. Борьба, дым… Он услышал крики! И ее голос, исходящий из ревущего пламени:
– …Проклят, Эшлер!
Ярость и жар проникли в его душу, как только эти слова долетели до ушей. На мгновение он почувствовал прежний ужас, и его вновь охватило сознание вины.
– …Пусть мир вокруг тебя рухнет, прежде чем кончатся твои мучения.
И опять тишина.
Он должен вернуться назад, ему теперь необходимо найти кратчайший путь. Он может упасть, если останется здесь, не способный видеть, не способный ни на что другое, кроме как вспоминать былое. В панике он повернулся и ринулся вперед, пока не ощутил под пальцами грубый камень холодных стен узкого прохода.
Когда наконец он увидел звезды, из груди его вырвался столь глубокий вздох, что на глаза едва не навернулись слезы. Он спокойно стоял, держа руку у сердца, а бой барабанов усиливался, возможно, потому, что ветер опять стих и уже не относил звуки в сторону. Появился какой-то ритм, быстрый и игривый, а затем снова медленный – это было похоже на барабанный бой, сопровождающий экзекуцию.
– Нет, прочь от меня! – прошептал он.
Ему следовало немедленно бежать прочь, подальше от этого места. Каким-то образом его известность и состояние должны были помочь ему при побеге. Он не мог позволить себе оказаться беспомощным на этой высокой скале, перед лицом ужасающего барабанного грохота и завывания дудок, исполняющих теперь несомненно угрожающую мелодию. Как мог он быть настолько глупым, чтобы прийти сюда? И эта пещера – словно живая, дышащая ему в спину.
«Помогите мне!» Где сейчас те, кто подчиняется каждой его команде? Он проявил непростительное безрассудство, когда отослал их и отправился сюда в одиночестве. Душевная боль была так остра, что из груди его невольно вырвался тихий звук, словно плач младенца.
Он направился вниз. Его не заботило, что он рискует оступиться или в клочья разодрать одежду. Волосы цеплялись за деревья или скалы. Он дергал их, чтобы освободиться, и шел, не останавливаясь, ступая израненными ногами по скалам.
Барабаны били все громче. Ему приходилось пробираться вблизи их. Он вынужден был слушать завывания дудок и их гнусавые пульсирующие звуки, жуткие и интенсивные. Нет, он не поддастся. Сползая вниз, он старался прижимать руки к ушам, но не мог не слышать дудок – их мрачных каденций, медленных и монотонных, внезапно заполняющих мозг, будто исходивших изнутри его самого и обволакивающих его снаружи.
Он пустился бежать, упал и разорвал тонкую ткань брюк, бросился вперед и упал снова, изранив руки об острые камни и колючие кусты. Но все равно продолжал пробираться дальше, пока неожиданно барабаны и дудки не зазвучали со всех сторон. Пронзительная песнь заманила его в ловушку, словно в веревочную петлю, и он кружился и кружился, не способный высвободиться, и, открыв глаза, сквозь лесную чащу увидел свет пылающих факелов.
