Йорг Кастнер - Число зверя
Они вышли, прошли по длинному коридору, спустились по маленькой лестнице и свернули в следующий коридор. С каждым шагом становилось все холоднее, и Пауль задрожал.
– Куда мы идем? – спросил он.
– К покойникам, – ответила Клаудия и язвительно добавила: – Это является частью работы полицейского.
В следующее мгновение они повернули за угол и вошли в отделение судебной медицины, где так сильно пахло дезинфицирующими средствами, что Паулю чуть не стало плохо. Стены, облицованные синей плиткой, напомнили ему о ванной из прошлого столетия – разумеется, довольно большой ванной. Клаудия провела их прямо в прозекторскую, где у длинного стола стоял худой мужчина в зеленом халате и разбирал какие-то инструменты.
На столе, лицом вверх, лежал мужчина; он был обнажен – и мертв. Отец Джакомо Анфузо. Вид его голого тела показался Паулю непристойным. Отец Анфузо всегда был для него авторитетом, и видеть его совершенно голым, смотреть на его истощенное старое тело казалось унизительным. Анфузо не заслуживал этого. В желудке у Пауля что-то зашевелилось, и он судорожно попробовал сдержать неожиданно сильный приступ тошноты.
От Клаудии это не ускользнуло, и она спросила, не лучше ли ему присесть.
– Не очень-то приятно смотреть на такое, правда? Особенно с непривычки. – На этот раз в ее голосе не было никакой иронии. Наоборот, ее направленный на Пауля взгляд казался искренне обеспокоенным. Пауль не мог понять почему, но ее беспокойство задело его.
– Спасибо, мне уже лучше. На меня подействовал не столько его вид, сколько мысль о том, что отца Анфузо лишили жизни насильственно и внезапно. Это не тот человек, которого я знал, это только его смертная оболочка.
Анфузо теперь с Богом, Пауль был в этом уверен. Что бы старый иезуит ни хотел ему доверить, во что бы он ни впутался, ничто не могло оправдать преступление, жертвой которого он пал. «Не убий!» – говорит Бог, а сегодня какой-то человек согрешил, нарушив эту заповедь. Пауль опустился на колени перед телом и прочитал «Отче наш» для Анфузо.
Судмедэксперт равнодушно стоял рядом с ним; очевидно, его невозможно было вывести из равновесия. Клаудия представила его Паулю как доктора Витторио Векки. Прозектору было под пятьдесят, и казалось, что он – сплошные кожа да кости, будто работа с мертвецами полностью лишила его аппетита.
– Можете сказать нам что-то определенное, dottore?[11] – спросила комиссар.
Векки потер заросший подбородок и сухо рассмеялся.
– Я еще даже не начинал. В следующий раз вы попросите меня объявить вам результаты вскрытия еще до убийства!
– Сказать по правде, нам бы это очень помогло, – широко улыбнулась Клаудия. – Но боюсь, этого не может даже такой гений, как вы.
– Ого, сегодня вы мягко стелете. Но вам не повезло: я не восприимчив к откровенной лести.
– Вы вскрывали тело Ренато Сорелли? – спросил Пауль.
– Да.
– Даже если вы только приступаете к работе, доктор Векки, возможно, вы уже обнаружили признаки того, что к обоим убийствам приложил руку один и тот же преступник? Или имеются признаки, что это не так?
Увидев, как Клаудия одобрительно кивнула, Пауль решил, что она сочла его вопрос уместным.
Судмедэксперт, напротив, скорчил страдальческую мину.
– Как бы вы ни наседали на меня, я все равно не могу ничего вам сказать, поскольку еще не приступал к вскрытию. – Его взгляд скользнул по телу Анфузо. – Хотя…
– О чем вы, dottore? – насторожилась Клаудия.
Векки склонился над трупом и осмотрел его лицо.
– След от ожога выглядит несколько иначе, чем у Сорелли. Подождите.
Он подошел к длинному стеллажу, достал коричневый конверт и вынул оттуда несколько больших фотографий. Это были цветные фотографии обнаженного мужчины, мертвого, как и Анфузо: Ренато Сорелли. Острая боль, как от укола, пронзила сердце Пауля, когда он увидел лежащим на холодном столе человека, который был для него отцом.
Судмедэксперт положил сверху фотографию, на которой лицо Сорелли было показано крупным планом. Счастливая улыбка, совершенно не свойственная мертвецу, в особенности – жертве убийства, вызывала чувство тревоги. Однако внимание Векки привлек лоб Сорелли: он указал пальцем на багровую цифру 666.
– Внимательнее посмотрите на цифры! Разве они не более округлые, чем на этом лбу? – И он указал на Анфузо.
– Да, точно, – согласилась Клаудия. – Вы хотите сказать, что речь идет о двух разных преступниках?
– Я бы сказал, что это возможно, commissario. Графолог, пожалуй, скажет точнее. – Векки откашлялся. – Хотя я не знаю, занимаются ли графологи трупами.
– Кроме того, отец Анфузо был еще жив, когда я нашел его, – вставил Пауль. – Разве Сорелли не был мертв, когда ему выжгли число зверя?
– Так и есть, – подтвердил Векки.
Росси почесал затылок.
– И что это нам дает? То, что мы имеем дело минимум с двумя преступниками, как сегодня выяснилось, уже не так интересно, как то, что их образ действий и – гм, – почерк, если можно так выразиться, отличается.
Клаудия внимательно рассмотрела фотографию и снова перевела взгляд на тело Анфузо.
– Возможно, это важно, а возможно, и нет. Все зависит от того, лежит ли смерть Сорелли на совести убийцы Анфузо.
– Предположить что-то другое было/бы абсурдно, – возразил Росси. – Две не зависящие друг от друга преступные группировки, которые действуют по одному образцу и убивают иезуитов? Это еще менее вероятно, чем сорвать джекпот в лотерее. Верно? – Он вызывающе посмотрел на Клаудию.
– Безусловно, это необычно, очень даже необычно, – согласилась она. – Но ведь и дело тоже очень необычное!
32
Рим, Трастевере
День у Катерины не задался. Сначала она стояла у доски на уроке математики, как полная идиотка, и беспомощно смотрела на уравнения. Затем синьора Петаччи, учительница истории, услышала, как Катерина смеется за ее спиной над тем, что у нее такая же фамилия, как у любовницы Муссолини. Слух у Петаччи, очевидно, был как у летучей мыши. А после школы девочка еще и поссорилась с Алессандрой и Микаэлой, своими лучшими подругами.
Сейчас она уже не смогла бы сказать, из-за чего начался спор. Они говорили о Робби Вильямсе, и увлечение Микаэлы порядком действовало Катерине на нервы. Поэтому она отпустила несколько глупых замечаний о кумире Микаэлы, хотя и не имела в виду ничего плохого. Но Алессандра Микаэлу поддержала, и разгорелся спор. Они так сильно поссорились, что пошли разными дорогами, и Катерине пришлось возвращаться домой одной, хотя она вовсе не собиралась этого делать – во всяком случае, не сразу после школы. С каким удовольствием она посидела бы с подругами в кафе и поболтала! Вместо этого она плелась под дождем и проклинала себя за то, что утром надела джинсовую куртку, а не зимнюю, вопреки советам матери. Катерина часто так поступала – но не со зла, вовсе нет. Она любила мать, и любовь ее только окрепла с тех пор, как умер отец. Однако Катерина хотела показать ей, что у нее есть собственные желания и собственное мнение, и по поводу одежды тоже. Потом она часто сожалела об этом, если понимала, что задела мать за живое. Теперь, правда, она сожалела об этом из-за самой себя, так как ветер насквозь продувал слишком тонкую джинсовую ткань. Да, сегодня не ее день. Катерина дошла до Пьяцца Санта-Мария, надеясь, что встретит здесь кого-нибудь из одноклассников и они вместе чем-нибудь займутся. Но большая площадь перед церковью Санта-Мария, популярное место встреч, сегодня была пуста. Без сомнения, в этом был виноват дождь. При хорошей погоде люди целыми группами сидели на ступенях вокруг фонтана, расположенного в центре площади, но теперь там бродили только несколько голубей, которые еще не поняли, что сегодня им перепадет не много.
