Антология - Монстры Лавкрафта (сборник)
– Простите?
– Имбирный эль…
– Хорошо.
– …и добавьте туда стопку чего-нибудь крепкого.
Я сдался и нашел ей скотч. Его не так часто заказывают. Шотландский горец на этикетке уже поблек, а из-за желтых капель, стекающих по его щекам, казалось, что он болел проказой. Я налил виски на дно стакана, а затем добавил туда эль. Она быстро выпила его и заказала еще одну порцию. Я налил еще и перевернул пирог. Мне бы хотелось сказать, что он пах аппетитно.
– Я не замужем, – сказала она. – Мне пришлось бросить школу. И в колледж я уже не пойду. Возможно, это был мой единственный шанс выбраться из Инсмута. Теперь придется жить впроголодь. Вы, должно быть, частенько слышите подобное.
– Не особенно. Сюда нечасто кто-нибудь заходит. Я думаю, в следующем году это место уже не будет работать круглосуточно. Все старые посетители утонули или еще чего. Это энтропия. Все постепенно сходит на нет. Этого следовало ожидать.
Я расплавил сыр и передал ей эту рыбно-сырную булочку. Казалось, она ее не сильно интересует. Я заметил, что она сложила кучу четвертаков в небольшую башню на барной стойке. Она регулярно скармливала их музыкальному автомату.
– Это песня про меня, – сказала она. Это была Розмари Клуни «Ты воспользовался мной». – И этот ублюдок именно так и сделал.
Она была любительницей поговорить, я понял это с самого начала. После полуночи сюда заходят только болтуны и люди, погруженные в мрачные думы. Мне даже не нужно было ничего говорить, но если бы я совсем молчал, то в ее рассказе получались бы паузы.
– Ваш парень?
– Да. Чертова амфибия. Он должен быть здесь. Мы договорились о встрече.
– Что же будет с ребенком?
– Кто знает? Некоторые парни и не люди вовсе.
Она отодвинула тарелку и потыкала булочку. Я ее вполне понимал: я бы тоже не стал это есть. Мюррей никогда не спрашивал, умею ли я готовить.
– Смотрите, огни… – она имела в виду морское сияние. Это местный инсмутский феномен – зеленоватое свечение прямо над мелководьем. Все удивляются, когда впервые их видят. – Он скоро придет. Сделайте еще один имбирный эль.
Я дал ей бокал. На этот раз она выпила его медленнее. Капитан Ахаб безумно смотрел на меня с мягкой обложки книги, одержимый своим белым китом. Сумасшедший ублюдок. Я бы посмотрел на него в каком-нибудь ток-шоу с активистами Гринписа.
С пляжа что-то надвигалось. Девушка поерзала на табуретке, неловко ограждая свой живот от края барной стойки. Так или иначе, она казалось не слишком заинтересованной.
– Это он.
– Он тут все намочит.
– Так и будет.
– Ну и ладно. Уборкой здесь занимаюсь не я. Это делает парень, который работает в дневную смену.
Теперь запел Синатра. Самый главный певец. «Без четверти три…»
– Здесь только я и ты, – произнес я под музыку мэтра. У девушки была глуповатая, кривая, болезненная улыбка. Зубной камень.
Дверь распахнулась, и он проковылял вовнутрь. Как можно было догадаться, выглядел он не очень. Ему потребовалось немало времени, чтобы пройти до стойки. Он тяжело дышал. Нелепо волочась, напоминал Чарльза Лоутона в роли Квазимодо. Было понятно, что она в нем нашла. За ним тянулся тонкий влажный след. К тому моменту, когда он добрался до барной стойки, она допила свой эль.
Он с трудом забрался на табурет. Его мокрые перепончатые пальцы пытались ухватиться за край стойки. Кожа на его щеках и шее надувалась и сдувалась, когда он попытался улыбнуться девушке.
«…я бы многое мог рассказать, – пел Фрэнки, – но ты должна придерживаться своих правил».
Она поставила стакан и посмотрела мне прямо в глаза, улыбаясь:
– Сделайте один коктейль для моего малыша и еще один для этой жабы.
Пестрый мир
Уильям Браунинг Спенсер
Когда «Слава империи» выкатилась из джунглей и остановилась на краю черной реки, с веток деревьев сорвались два десятка желтых и зеленых попугаев. Сэр Бертрам Рудж, открывая люк на палубе, появился как раз вовремя, чтобы увидеть, как птицы, будто яркие шелка, разлетелись над рекой, но это зрелище не вызвало благоговейной дрожи в его крепком теле. Вместе со своей командой он направлялся в сердце диких джунглей, и у него не было времени разглядывать местные красоты. Эта дикая земля поглотила команду Уоллистера, включая внучку лорда Эдисона, Лавинию. Последний раз Рудж видел ее, когда ей было двенадцать, но теперь, судя по всему, она стала своенравной и красивой молодой женщиной, которая потрясла высшее общество и разбила десяток пижонских сердец, уехав в Лондон, чтобы пересечь Атлантический океан на «Королевском облаке» – арендованном дирижабле в компании Генри Уоллистера, известного исследователя, члена Королевского географического общества и, по словам лорда Эдисона, последнего негодяя.
– Лавиния – хорошая девушка, – заявлял лорд Эдисон. – Энергичная и вроде неглупая, но все равно купилась на такого пройдоху, как этот Уоллистер, – его светлость с раскрасневшимся лицом и обезумевшими от внутреннего жара глазами бросил дикий взгляд на Руджа. – Верни мне ее, Берти. Пусть даже силой, если придется.
Из открытого люка показались перила в виде сверкающих стальных труб и встали на место с гидравлическим выдохом. Рудж схватился за них и наклонился, чтобы рассмотреть реку. Это испытание было ему не по нраву.
– Там внизу горячо!
Рудж повернулся на голос и увидел, что Томми Стрэнд, естествоиспытатель экспедиции, поднялся с поверхности и теперь вытирал лицо кусочком ткани. Прядь его светлых волос выбилась вперед, из-за чего профиль у него стал как у оторопевшего какаду. День шел на убыль, и низко над рекой пролетела большая птица. Это воодушевило Стрэнда, который широко раскинул руки, напоминая какаду перед полетом, но его полет, увы, оказался лишь словесным. Он продекламировал:
Как клоун, в одиночестве по миру я бродил,
И сердце свое красное я горем омрачил,
Когда я вдруг ночную птицу высоко в небе увидал,
Чей крик прекрасный мне лишь утешеньем стал.
Рудж задумался, почему эти вроде бы образованные юнцы склонны так пафосно читать стихотворения? Рудж узнал цитируемую поэму, это был невыносимый Вордсворт, один из модных поэтов Озерной школы. Тогда возникает логичный вопрос: почему у Речной, Ставочной или Болотной школы не было такого количества поэтов?
Пока Стрэнд продолжал выкрикивать стихи Вордсворта, Рудж размотал веревочную лестницу, которую принес снизу, закрепил ее на двух стальных подпорках, рывком проверил надежность узлов и аккуратно спустился по ней. К тому времени, когда его ботинки приземлились на грязь, он уже немного начал злиться, но тем не менее эта мысль его порадовала – крепко и бодро стоял на ногах (слава богу!) в мире, где многие его старые товарищи довольствовались тем, что дремали в своих креслах, потея и ворча о каких-нибудь проклятых рабочих или бесполезных слугах.
