Говард Лавкрафт - Некрономикон
Злобно ухмыляющаяся чертовка все еще цепко его держала, позади же стола стояла фигура, никогда им прежде не виденная, — сухопарый высокий человек кромешно черного цвета, но без малейшего признака негроидности в чертах, полностью лишенный и волос, и бороды; единственным платьем служило ему бесформенное одеяние из какой-то тяжелой черной материи. Ног его было не видно из-за стола и скамьи, но он был, должно быть, обут — стоило ему переступить, раздавалось пристукивание. Он хранил молчание, и его мелкие правильные черты ничего не выражали. Он просто указывал на громадных размеров книгу, раскрытую на столе, чертовка же совала Джилману в руку большое серое перо. Надо всем помавал пронзительный, доводящий до исступления страх, апогей же наступил, когда косматая тварь, взбежав по одежде сновидца ему на плечо и соскользнув по левой руке, мгновенно прокусила ему запястье под самым манжетом. Когда из ранки струей ударила кровь, Джилман потерял сознание…
Наутро двадцать второго он проснулся с болью в левом запястье и увидел, что манжет побурел от запекшейся крови. В голове у него был страшный сумбур, но эпизод с черным человеком отчетливо стоял перед глазами. Должно быть, во сне его покусали крысы, приведя к апогею этого жуткого сна. Открыв дверь, он увидел, что мука на полу лежит как лежала, исключая здоровенные следы неуклюжего, как медведь, постояльца на другом конце мансарды. Значит, на сей раз он во сне не ходил. Но с этими крысами придется что-то делать. Надо бы поговорить с домовладельцем. Снова он попытался закупорить дырку внизу наклонной стены, вклинив туда подсвечник, который вроде бы подходил по размеру. В ушах у него страшно звенело, словно отдаваясь отголосками какого-то страшного шума, слышанного во сне.
Пока мылся и переодевался, он пытался припомнить, что ему снилось после залитого фиолетовым светом пространства, но ничего конкретного в сознании не проявлялось. Сам этот эпизод относился, должно быть, к заколоченному чердаку, столь неистово захватившему его воображение, но дальнейшие впечатления были стертыми и расплывчатыми. Наводило на мысль о сумеречных непроявленных безднах и о безднах еще необъятней, еще чернее за их пределами — безднах, где не было смыслов постоянных и непреложных. Он был доставлен туда купой пузырей и маленьким многогранником, которые неотступно преследовали его; но в абсолютном мраке этой новой пустоты они, как и он сам, превратились в струйки пара. Нечто двигалось впереди — струйка поплотнее, временами сгущавшаяся в безымянные подобия личин, — и он подумал, что движение их совершается не по прямой линии, но скорее по нездешним дугам и спиралям некоей воздушной закручивающейся воронки, подверженной законам, о которых не ведает физика и математика умопостижимого космоса. Под конец появился намек на громадные скачущие тени, предощущение чудовищной, наполовину недоступной слуху вибрации и тихий, слабый, монотонный посвист невидимых флейт — но больше ничего. Джилман решил, что это последнее представление он почерпнул из прочитанного в «Некрономиконе» о великой несмысленной сущности Азафота, чей черный престол в сердце Хаоса царит над временем и пространством.
Когда смылась кровь, ранка на запястье оказалась совсем небольшой, и Джилмана озадачило то, как располагались два маленьких прокола. Ему пришло в голову, что на покрывале, где он лежал, крови не было, — крайне странно, если иметь в виду, сколько ее было на манжете и на руке. Неужели он во сне ходил по комнате и крыса укусила его, когда он сидел на стуле, или настигла его в какой-нибудь менее нормальной позе? В поисках буроватых пятнышек или пятен он заглядывал во все углы, но ни единого не нашел. Лучше было бы, подумал он, посыпать и в комнате, и за дверью мукой; а вообще, какие еще нужны доказательства, что он ходит во сне? Он знал это и так, и дело теперь за тем, чтобы с этим покончить. Придется просить помощи у Фрэнка Элвуда. В это утро странная, тянущая в небеса сила как будто ослабела, но ее сменило другое ощущение, еще более необъяснимое. То было смутное, настойчиво возвращающееся желание вырваться из своего теперешнего состояния, но оно не давало ни намека, как именно это сделать. Когда он взял со стола странную шипастую фигурку, ему показалось, что более ранняя тяга к северу чуть возросла, но даже при этом новый и больше сбивающий с толку импульс преобладал.
Захватив фигурку, он спустился в комнату Элвуда, крепясь, чтоб не слушать причитаний Мазуревича, доносившихся с нижнего этажа. Элвуд, слава богу, был дома и подавал признаки пробуждения. До завтрака и занятий еще оставалось время для разговора накоротке, так что Джилман одним духом выложил все о своих недавних страхах и снах. Собеседник был весь сочувствие и соглашался, что следует что-нибудь делать. Его поразила внешность измученного, исхудавшего Джилмана, заметил он и странный, ненормального вида солнечный ожог, обращавший на себя внимание и других на прошедшей неделе. Однако сказать ему было особенно нечего. Он ни разу не видел Джилмана во время его лунатических похождений и не имел представления, что это за удивительная фигурка. Он, правда, слышал однажды вечером, как французский канадец, живущий сразу под Джилманом, разговаривал с Мазуревичем. Они говорили друг другу, как сильно боятся Вальпургиевой ночи, которая наступит через каких-нибудь несколько дней, потом обменивались сожалениями насчет обреченного молодого господина, бедняги Джилмана. Дероше, тот малый, что жил под Джилманом, заговорил о шагах по ночам — то босых ног, то в башмаках — и о фиолетовом огне, который он видел однажды ночью, когда боязливо прокрался наверх, чтобы заглянуть в замочную скважину к Джилману. Заглядывать он не осмелился, рассказывал он Мазуревичу, после того как увидел этот огонь сквозь щели в двери. Шел там и тихий разговор; когда Дероше его начал, их голоса упали до невнятного шепота.
Элвуд даже не мог представить, что дало повод этим двум суеверам судачить, но подумал, что их фантазия разыгралась, с одной стороны, из-за привычки Джилмана засиживаться допоздна и его лунатических хождений и разговоров, а с другой — из-за надвигающегося кануна первого мая, внушающего традиционный страх. Что Джилман разговаривает во сне, это факт, а от того, что подслушал Дероше у замочной скважины, явно и пошел неверный толк о фиолетовом огне-призраке. Стоит этим простакам услышать любую несусветицу, и они готовы вообразить, будто все видели собственными глазами. Так что Джилману лучше перебраться в комнату к Элвуду и одному не ночевать. Элвуд, если проснется, разбудит его, когда он заговорит или будет вставать. И в самое ближайшее время надо обратиться к врачу, а пока они обойдут с этой шипастой фигуркой разные музеи и некоторых профессоров, объявив, что нашли ее в уличном баке для мусора и пытаются определить, на что это похоже. Домбровски к тому же придется перетравить всех крыс в перекрытиях.
