Мокруха - Ширли Джон
Ну пожалуйста, позволь ему меня убить. Как раз подходящее время. Но вместо этого он приложил лезвие ножа к её безымянному пальцу и отсёк его под второй фалангой.
Перепилил висящий на тоненьком клочке кожи обрубок, уткнул его в кучу, бывшую Наоми, и навесил снятое много недель назад с шеи Констанс золотое ожерелье с её именем: КОНСТАНС. Констанс не испытывала боли — он нажимал нужные мозговые кнопки, избавляя девушку от неприятных ощущений, чтобы она не потеряла сознание от шока. Но глухо отдавшийся в её теле скрежет лезвия по костяшке вернул её назад, в жуткое самоосознание, и она, будто в первый раз, увидела новыми глазами жалкую груду останков Наоми, и ей почудилось, что в самом центре кучки пульверизованной плоти она узнаёт искорёженные, сплющенные черты лица девушки, слепо глядящего на неё в ответ.
Глава 7
В комнате, куда бросили девушку, обстановка была довольно скудная. Всего-то — кровать, окошко, санузел с грудой салфеток вместо туалетной бумаги. Там было темно. Единственным источником света оставалась зарешечённая лампа накаливания над головой. Лампа горела тускло. Она видела, что из-под запертой двери, ведущей в холл, тоже просачивается свет, и ещё немного его исходило через дырку в стене — из соседней комнаты.
Она повернулась — поглядеть на кровать. Белья не выдали, если не считать единственной чистой белой простыни. Как в убежище. Она стояла в центре комнаты, похлопывая себя руками по бокам. Они раздели её до нижнего белья и даже одеяла не дали.
Она теперь была совершенно уверена, что ни карьера модели, ни карьера певицы ей здесь не светит.
Митч передвинул шкаф от стены, когда услышал, что в соседнюю комнату кого-то приволокли. У него появилось ощущение, что там новенькая. Было что-то в голосах — весёлые, напускно-таинственные. А потом удивлённая девушка принялась задавать вопросы, но ответов не получила.
Он видел её стоящей в центре комнаты. Хотя ночь была тёплая, девушка слегка дрожала и похлопывала себя по бокам. Высокая, стройная негритянка. Переминается с одной босой ноги на другую. Длинные ноги, изящная талия, стеклянисто отсвечивающие в неверном сиянии лампочки бёдра.
Он провозился там, у дырки, минут пятнадцать, прикладывая к отверстию то один глаз, то другой, прежде чем увидел её лицо. От узнавания у него будто петарда в голове взорвалась.
— О чёрт. О нет. Эвридика!
Ну наконец-то. Он понял, для кого они его берегли.
Все чувства Гарнера будто онемели. Он не обманывался этим состоянием, поскольку знал, что долго оно не продлится. Однако онемение позволило ему добраться до полицейского департамента, где располагался главный городской морг. Он сумел припарковать там грузовичок и повторить себе несколько раз: Это не обязательно она. Это совсем не обязательно должна быть она.
Но зрение у него сузилось до туннельного, а действия сделались механическими. Он запер грузовичок и пошаркал ко входу в департамент полиции Лос-Анджелеса. Он не разбирал дороги. У него сложилось неясное впечатление, что перед ним высится какое-то здание с металлической эмблемой департамента полиции. Он едва замечал, что погода сегодня волглая, дождь пока не пошёл, но ветер его предвещает, и подумал, что, скорее всего, на дворе неизбежный послеобеденный час.
Внутри обнаружилась конторка, а за ней восседала чернокожая женщина в униформе. Лицо её было размыто. Он вспомнил, что видел такие лица в телевизионных репортажах: там эффект кубистического размытия, необходимый по юридическим причинам, достигался средствами компьютерной графики. У сержанта, занятого документами, лицо тоже было размыто. Потом грузный коп повёл Гарнера в морг. Где-то деловито стрекотали компьютерные принтеры. На досках объявлений висели прямоугольные листы бумаги с напечатанными на них маленькими чёрными и белыми лицами. Эти лица, как ни удивительно, попадали в фокус восприятия охотней, чем лица копов из плоти и крови вокруг него. Листы с распечатками фотографий разыскиваемых преступников, ничем не примечательные, ординарные, чёрно-белые. Многие из них принадлежали убийцам. Все носили терпеливое выражение. Ну ладно, вы меня зацапали, и теперь у вас моя фотка, и вы меня собираетесь в каталажку посадить, но я своего дождусь, мне нужно только подождать...
Размытая фигура, именовавшая себя Дежурным по Моргу, провела их с сержантом в помещение, где было очень холодно.
— Строго говоря, от вас не требуется идентифицировать тело, — сказал сержант, — потому что оно, э-э, не поддаётся идентификации. Мы даже не уверены, что... — Он явно собирался сказать не уверены, что это вообще тело, но потом, кажется, поймал себя на мысли, что такое заявление будет недопустимо мрачным. — Волос почти не осталось, их забрали на анализ. Мы можем показать вам только ожерелье и один палец. Мы идентифицировали его по отпечатку, но... лейтенант хотел... в общем, если вы не хотите...
Слова копа то выходили из фазы с Гарнеровым сознанием, то снова возвращались. Дежурный выдвинул ящик. В ящике стоял тяжёлый тёмно-зелёный пластиковый пакет. Это был объёмистый пакет. Исходя из его объёмистости и бесформенности, логично было предположить, что он наполнен мусором. Не было оснований заподозрить, что в пакете человеческие останки, вот только рядом с ним стоял небольшой портативный морозильник на застежке-молнии. Сумка-термос. Её открыли. Там был маленький, немного побитый изморозью человеческий палец с отчётливыми следами розового лака на ногтевой пластине. Этот пухленький пальчик был ему очень хорошо знаком. Пока Гарнер стоял и смотрел на пальчик, сержант извлёк из кармана полароидную фотокарточку. Когда Гарнер не пошевелился и не отвёл взгляда от пальца в термосе, коп со вздохом сунул фотографию в поле зрения Гарнера. Гарнеру пришлось приложить поистине чудовищные усилия — перевернуть мир оказалось бы проще, — чтобы сфокусироваться на снимке. Фотокарточка изображала слегка испачканное кровью ожерелье, лежащее на белом листе бумаги. Её золотое ожерелье. С её именем.
— Да, — услышал Гарнер собственный голос. — Да. Да.
Гарнер проследовал сам за собой из морга в расплывающийся мир, наполненный неясным офисным шумом. Он видел самого себя, идущего за копом. Но он не был в строгом смысле слова частью себя. Он парил под потолком, как улетевший гелиевый шарик. Он болтался там, отсоединённый, заброшенный, затерянный в равнодушной мешанине незнакомцев.
Новый парадокс: ликёр вернул ясность вселенной Гарнера, устранив размытие предметов. Он понимал, что и этот эффект недолог, что вскоре явится отстранённость, дистанцированность, затуманенность, и алкоголизм утянет его в знакомый мир на дне бутылки.
Но на миг Гарнер обрёл чёткую точку восприятия окружающей действительности. Он увидел большой красный X на указателе перед входом в комплекс книжных магазинов для взрослых через улицу. Он постиг его с новой беспощадной ясностью. Просто большой красный X на шесте. Знак этот, казалось, символизировал большее, чем просто тут снимают грязное кино. Казалось, что он выжжен калёным железом на всём городе. Либо же — что это символ отмены, отказа, зачёркивающий мечты и амбиции, с этим городом связанные.
И что? говорил знак. Всё это полное говно. Зачеркни и выброси.
Гарнер обнаружил себя в мотеле с понедельной оплатой, в самом конце Голливуд-бульвара. Он отметился там у портье через тридцать две минуты после отбытия из полицейского департамента. Он сидел у серого от выхлопной копоти окошка и смотрел на бульвар, попивая из пластикового стаканчика кентуккский бурбон. Всё было как Встарь. Он опустошил бутылку уже до пятой отметки, считая сверху. Ещё есть куда двигаться. Он вспомнил, как всё было в Старые Времена. Пойло дешёвое, но чертовски приятное на вкус.
