Мокруха - Ширли Джон
И так оно продолжалось, пока сам Эфрам не снял чары, заявив, что намерен проделать кое-что особенное... снаружи.
— Снаружи? — озадачилась девушка. Она и позабыла, что Снаружи существует. Теперь память об окружающем мире частично вернулась, потому что Эфрам позволил. Она кивнула и нахмурилась. Её охватили смешанные чувства. Она была заинтересована — из финансовых соображений, ведь появлялся повод запросить больше денег, но и встревожена, почуяв риск. — Хорошо, попробуем. Как если бы это где-нить в деревне... я в таком видео однажды снималась, и у меня хорошо получилось, мы там были как обнажённые наездницы, знаете? И, э-э...
Пока Наоми щебетала, Констанс, зная, чего хочет Эфрам, одевала девушку, улыбалась, кивала, прижималась к ней грудью, выполняла свою работу. Одновременно Констанс фокусировалась на посылаемых Эфрамом волнах наслаждения, ища в них убежища. Ей нужно было где-то скрыться, потому что упоминание про Снаружи, про место, где пройдёт Ритуал Возлияния, уничтожило её прежнюю выдержку, и она почувствовала, будто заживо сохнет изнутри, словно в ней разрастается знакомая пустота, то самое чувство, которое посещало её, когда ею пользовались немного больше должного... когда ею пользовались, а она пыталась самоизолироваться от осознания собственной вины.
Вскоре все они оделись, и вокруг появился обнажённый мир. Неприкрытая ночь заставила Наоми растерянно моргнуть, пока они брели по аллее. Наоми лепетала что-то насчёт «съёмок в деревне» и «профессионального подхода к работе на открытом воздухе», но всерьёз, разумеется, не перечила, потому что Эфрам ей бы не позволил. Эфрам сжимал невидимыми пальцами центр управления девушкой, посылая ей небольшие наказания и значительные награды.
Место, которое он загодя подметил, находилось на парковке пекарни здоровой пищи в квартале резиденций Венеции, в десяти минутах неспешной ходьбы от ресторана, мотеля или бара, или что это было, Говарда Джонсона.
Куда ни глянь, по обе стороны гравийной аллейки тянулись домики с деревянными изгородями, а во дворах росли маленькие пальмы, цитрусовые деревья и подсолнухи. Всего в трёх кварталах на запад простиралось море, и сюда доносился его слабый запах, а также — скорее надоедливый аромат какого-то летнего цветка, безуспешно взывающего во тьму об опылении. По улице полз шепоток машин, а от домов долетал слабый гомон обывателей, допивавших пиво над недогрызенными останками зажаренных на гриле кур. Они слышали их, но не видели. И их вроде бы никто не видел тоже.
Парковка пекарни с трёх сторон была огорожена цементными стенами, в асфальте просверкивала россыпь гравия. Над пустынным пространством слабо сиял единственный желтоватый фонарь, а от пекарни вообще не слышалось ни звука. Тянуло дрожжевым тестом и мелассой. От этого запаха Констанс затошнило.
Эфрам прихватил с собой большой пекарский нож, и Констанс удивилась, зачем: он впервые озаботился чем-то подобным в своих вылазках. Он как раз вытаскивал нож из чехла, когда они вышли на парковку. Девушка даже не заметила, но принялась оглядываться, нервно хихикая.
— Вау. Я думаю, всё будет о`кей. Вы знаете, я много кого видела, некоторые просто любят это делать во всяких странных местах, и я, ну вы понимаете, всех удовлетворяю, я так думаю, что это мои способности актрисы...
Констанс улыбалась, кивала и раздевала девушку: прямо под жёлтым подслеповатым фонарём и несколькими видными сквозь смог звёздами. Эфрам заговорил, обращаясь к звёздам, сокрытым за звёздами, воззвал к Безымянному Духу на языке, смутно напоминавшем индийские наречия, но не вполне. Девушка с овечьим туповатым изумлением поглядела на него, и глаза её остановились на лезвии ножа. Она открыла рот. Потом закрыла, бросила вокруг ищущие взгляды — где одежда и сумка?
Констанс видела, что Наоми намеревается подхватить одёжки и спастись бегством. Пустота внутри Констанс пробудилась, и она чуть не предупредила девушку, но тут по ней самой ударило болью и наглой никчёмностью, ибо Эфрам наказал её, повелел: Ничего не говори. Я могу взять тебя, а не её.
Констанс даже обрадовалась бы.
Меня, а не её? Убей же меня!
Наоми сгребла одёжки и кинулась бежать. Эфрам легко поймал её, хотя и стоял поодаль. Она споткнулась и упала, вскрикнув, как маленькая девочка, разбившая колено. Эфрам дал ей подняться, а затем призвал Безымянного Духа, кем бы это существо ни было. Оно почти поддавалось визуальному восприятию, хотя и было невидимым. Казалось, клубок мглы вытеснил воздух и закружился вокруг девушки, облекая её полупрозрачной трубкой или, вернее сказать, огромными ртом и глоткой, пастью с усиками, растущими на губах, без лица и головы, в которой бы находилась эта пасть, с одной только влажной полостью, чашечкой, полной дрожащих антенн...
...и пасть сомкнулась вокруг девушки. Тяжёлые груди и живот её мгновенно опали. Незримый Дух, направляемый Эфрамом, поглотил её. Облёк Наоми с головы до ног, стиснул груди, зад, плечи и бёдра, сдавил и скрутил, словно бы выкручивая влажное полотенце. Выдавливая внутренности девушки...
...выдавливая внутренности через рот. Теперь казалось, что девушка стоит в центре маленького торнадо, и в едином пароксизме движения Наоми вывернуло наизнанку, большие и малые кости, твёрдые и мягкие ткани, все органы вылетели, вырвались, выскочили через рот в гротескном подобии акта деторождения, словно рот её превратился в вагину, а в кишках все эти годы только и вызревало, ожидая шанса высвободиться, некое чудовищное дитя. Наоми сжалась и внезапно расширилась, частично вылетев наружу через кончики пальцев, что уничтожило как сами пальцы, так и отпечатки, по которым их можно было бы идентифицировать, в подобии кроваво-красного праздничного фейерверка, частично же — через соски, ибо груди её взорвались под внезапным натиском давления морских глубин, созданного Эфрамом внутри её тела, и соски выскочили, как пробки от шампанского, а груди опорожнились, как пенные бутылки. Чрево вырвалось через вагину, а прочие внутренности — через прямую кишку. Большая часть того, что ещё оставалось от неё, включая череп, мозг и туловище, раскололась и вылетела через обретший неожиданную гибкость рот. Сто шестьдесят фунтов пульверизованной женской плоти взорвались и были поглощены воронкой Духа, как внезапно выросшим асфальтовым слоем гудронируемого шоссе. И процесс этот привёл в неистовство каждый нерв в теле Наоми, посылая Эфраму сигналы одновременно чудовищные и сладостные, канализируя ощущения осколков нервной системы девушки. Эфрам поглотил большую часть их и, придя в долгожданный экстаз, отмерил тщательно выверенную толику Констанс.
Она восприняла её на волнах жидкостных вспышек, ощущениями, превосходящими боль и переопределяющими наслаждение, и на миг насытилась, заполнив навязчивую пустоту внутри себя сокрушительным, всепоглощающим наслаждением за пределами наслаждения, испив виноподобной эссенции, выдавленной из целого человеческого существа, испив психически и на миг, пускай дразняще краткий, индукцией чьей-то цельности дополнив до утраченной целости себя самое. Тело Наоми опало, как выжатый виноград, опустилось влажной липкой тряпицей вывернутой наизнанку кожи на асфальт.
Осталась лужа крови, переломанных костей и перемолотой плоти, а ещё прядка светлых волос, точно срезанная с какого-то химерического животного шерсть.
Констанс и позабыла про взятый Эфрамом нож, пока тот не заставил её опуститься на колени рядом с останками Наоми. Пока Эфрам не взял Констанс за левую руку и не уткнул её в асфальт рядом с дымящимися останками Наоми, и тогда Констанс подумала: наконец-то он и меня собирается убить.
У Констанс не осталось сил сопротивляться, особенно сейчас, на Мокрухе, когда она была ещё пьяна Наоми, истощена прокатившимся через неё цунами ощущений. Она была послушной игрушкой вроде Гамби в руках Эфрама.
