Беспредел (сборник) - Коллектив авторов
Шаги в коридоре раздались нескоро. Жека вскочил с табуретки, шагнул навстречу священнику.
– Все нормально, – кивнул тот. – Уснула.
– Все, что ли? – недоверчиво выдавил Жека.
– Не все, но сразу скажу – ожидания были совсем плохими… Оказалось же – не так страшен враг, как его малюют. Еще пару раз побеседуем, ритуал небольшой проведем, и все будет хорошо.
– Спасибо вам!
– Успеешь еще поблагодарить, – улыбнулся отец Евгений. – Ладно, держи хвост пистолетом, завтра вечером увидимся. Сегодня она должна тихой быть, а завтра… Завтра будет лучше, чем вчера.
– Спасибо!
– Все, пойду я. – Он мягко положил ладонь на плечо Жеки. – Отдыхай, сын мой. Натерпелся ты с ней… Да и она тоже натерпелась.
Жека смог только кивнуть. К горлу подступил ком – тягучий, шершавый, не дающий толком вдохнуть. Следом пришли слезы.
– Ну-ну… – качнул головой священник. – Держись.
Жека торопливо вытер щеки и глаза рукавом, глухо проговорил:
– На исповедь потом приду. Обязательно.
– Приходи, конечно. Все, прости, мне пора.
Отец Евгений ушел. Жека прокрался к комнате сестры, осторожно приоткрыл дверь. Накрытая одеялом Катька спала.
Жека неумело перекрестился, закрыл дверь.
«Боженька, хоть бы все получилось. Помоги, пожалуйста».
Сознание пришло с пульсирующей в голове болью. Жека моргнул и застонал: серая муть в глазах рассеивалась неохотно, очертания человеческих фигур и места, где он находился, не спешили обретать четкость.
– Гля, очухивается…
Жека узнал голос Шанхая. В висках стрельнуло, Жека сморщился и вспомнил: отец Евгений на пороге квартиры, а за ним – Шанхай и Махно. Священник отходит в сторону, и Шанхай срывается с места к Жеке – плавно и стремительно, как в подсобке у видеосалона. Удар – и провал в темноту.
– Ты не перестарался, а? – во втором голосе звучало сомнение. – Надо, чтобы подольше протянул.
«Саныч? – Мысль была тяжелой, заторможенной. – Он здесь почему… Почему связали? Что, блядь, такое?»
Только теперь пришло понимание, что он сидит на стуле или чем-то похожем, связанный по рукам и ногам. Рот был свободен.
– Хоть до Нового года доколбасится, – уверенно протянул Шанхай. – Все как скажете, так-то.
– Ладно, верю…
Жека ненадолго закрыл глаза, снова открыл. Стало чуть лучше. На голову полилась холодная вода, боль начала утихать.
– На-ка, взбодрись еще. – Жесткая ладонь наскоро умыла лицо, похлопала по щеке. – Все, давай-давай, делу – время, отключке – час.
Жека огляделся. Судя по обстановке и ведущей вверх лестнице у стены, он находился в подвале – просторном, чистом, незнакомом. Шанхай и Махно расслабленно стояли в паре шагов, и лица у них были равнодушные до ужаса, чужие. Словно все сделанное, сказанное и выпитое вместе безвозвратно кануло туда, где нет ничего человеческого, трогающего душу. Чуть дальше, у стены, на низеньком диване сидел Саныч, взгляд авторитета блуждал по подвалу, явно стараясь не попадать на Жеку.
– Здравствуй, братик…
Голос сестры раздался за спиной, и Жека дернулся, будто к коже приложили оголенный электропровод. Катька говорила без малейшей тревоги, беззаботно, будто чужой подвал был для нее ничуть не страшнее родной квартиры.
– Что же ты от нас такое чудо прятал? – вздохнул Саныч. – Ни себе ни людям, нельзя так…
Он поджал губы, первый раз встретился с Жекой взглядами. И тут же отвел глаза.
– Отпустите ее… – выдавил Жека. – Нас… нас отпустите.
– Раньше надо было думать, ра-а-аньше… Теперь извини, но не ты условия выставляешь, а она. Эх, столько лавэ потеряли, что ж ты так? Только сегодня за полчаса пятьдесят штук грина подняли в легкую, и еще столько же светит… А с ее знаниями не только лавэ, это и безопасность, и власть… много чего. Я уже через неделю могу город в кулак взять, и это только начало… Опять же, она рассказала, что ты Гену Полярного мочканул, а я из-за него с блатными бодаться не хочу, если что.
– Отпустите…
– Тихо, тихо, братик. – Катька обошла Жеку и встала перед ним. – Здесь меня объедками кормить не будут, только деликатесы и от пуза. Не все ж такие, как ты. Отец Евгений, вон, правильно все взвесил и понял, как лучше для всех сделать… Хотя – вру, не для всех. Ты не в счет.
Жека впился взглядом в лицо Саныча.
– Не верьте ей. Она же вас потом тоже сожрет!
Сказал и понял – Саныч не будет слушать его. Тварь уже одурманила разум авторитета, ослепила, оглушила новыми возможностями и теперь затаится в ожидании, когда можно будет забраться выше, выше, выше и привести в этот мир еще больше таких, как она…
Саныч укрепил его понимание: хмыкнул снисходительно, словно выслушал кого-то недалекого.
– С Михаилом Александровичем мы друг друга поняли, – проворковала Катька с таким лицом, что Жека покрылся липким горячим потом. – Каждому будет кусок по рту и аппетиту, никто не подавится… А теперь я хочу ням-ням, братик. Знаешь, что самое вкусное? Это страдания близкого. Его кровь, его плоть – ешь-ешь, и не остановиться… Тебя мне хватит надолго.
Жека рванулся, но узлы были надежными, а стул – привинченным к полу. Тогда Жека закричал – на пределе сил, матерясь, умоляя, все-таки пытаясь достучаться до Саныча, упросить хотя бы об отсрочке… В памяти возникло лицо Чупыча за несколько секунд до броска под электричку, и Жека осознал – пронзительно, без сомнений – надежды нет.
Он замолчал, оцепенело глядя перед собой. Саныч негромко откашлялся, сухо проговорил:
– Отец Евгений сказал, что помолится за тебя.
– Вы все сдохнете, черти, – с ненавистью процедил Жека, губы тряслись. – Хуже, блядь, чем я… Ей всегда мало, блядь…
Саныч то ли улыбнулся, то ли оскалился и пошел к лестнице, бросив на ходу:
– Начинайте.
Катька метнулась к Шанхаю, сжала ладошками его пятерню.
– Отрежь ему ухо, пожа-пожа-пожа-а-алуйста. Ухо хочу ням-ням! Только ме-е-е-едленно… А потом – губы! А язык в последнюю очередь. Пусть кричит до конца, я хочу с криком, так слаще.
– Хоть ухо, хоть нос, так-то… – Шанхай обошел Жеку, за спиной звякнул металл. Через несколько секунд сильные пальцы стиснули ухо Жеки, оттянули в сторону. Кожу обожгло прикосновение чего-то прохладного, острого. А потом сталь рассекла хрящ, двинулась вниз, и Жека закричал – исступленно, обреченно, жутко.
В крик вплелся ликующий хохот Катьки.
Парфенов М. С
Сюрприз
Настя Хрипцова легко перескочила с выдвижной ступеньки на перрон и, щурясь на солнышко, глубоко вдохнула свежий воздух родной провинции. Ветерок тронул волосы, щекотнул шею. По коже побежали мурашки, сердечко затрепетало.
– Ух ты, какай стала! Милай моя! Звя-азда, ну прям звязда!
Низенькая круглая Василиса Андреевна – «мама Вася», как Настя с малых лет привыкла ее звать, – подкатилась веселым цветастым мячиком. Обняла, затискала, захлопала в ладоши. Восхищенно ахая да охая, завертела – и завертелась сама, разглядывая то с одного боку, то с другого.
– А платьице‑то у нее какой, глянь‑ко!.. А босоножки‑то, а? А, Вить?
– А что? Модно, – брякнул дядя Витя связкой ключей в ладони. Под полоской желтых от никотина усов пряталась меланхоличная полуулыбка. – Ну, здравствуй, племянница. Добре, что приехала.
– Да! Здравствуй‑здравствуй, милай ты наша! – спохватилась тетка. – Как добралась‑то? Устала в дороге небось?
– Попа болит, – хихикнула Настя. – А так нормально…
– Ну иш‑шо бы, три часа волындалась, даж больше.
– Так она, Вить, иш‑шо в Москве‑то небось по метрам зачухалась, пока до вокзала дошкандыляла. Да, Насть? Да? Или ты на такси?
– На такси.
Настя с трудом сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос, заново привыкая к акающему да ишшокающему брянско‑шуйскому эсперанто родичей, одновременно такому милому и такому смешному.
