Денис Шулепов - Индиго
А срок был девять месяцев.
Валюша не держалась за жизнь, и мысль о самоубийстве нет-нет да посещала её. Регулы не приходили два месяца, и это списывалось на неизлечимую духовную (и, как следствие, телесную) хворь, не покидающую девушку, но сопровождающую постоянно. Настоятельницу не устраивала не молящаяся нахлебница, и она поставила ультиматум — или грешница возвращается в мир, или принимает постриг и замаливает грехи каждодневно. Валюше было плевать на постриг и, не думая, согласилась. Что толку от постриженных волос, если Бог в её душе умер? А возвращаться в мир желания нет. Куда идти по миру?
Через месяц после пострига отсутствие регулов у новой служки вызвало подозрения. И подозрения оправдались — Валюша беременна. Это был караул, но тихий караул: известие, позорящее женский монастырь, не должно покинуть сии стены.
Беременность не прибавила тяги к жизни, она лишь отсрочила её. Валя не хотела ребёнка (внутренним чутьём, чутьём скрывавшейся в непроницаемых тоннелях подсознания, дикарки Валюша знала, кто отец: тот, кто был первым ), но и умерщвлять не желала. Дитё не виновато. Жалко одно — младенец останется сиротой: матерью нежеланного плода нелюбви Валя быть не готова. И не будет готова никогда, никогда не полюбит!
Роды были тяжелыми, сказывалась физическая и духовная немощь. И длились роды тринадцать часов.
71
Из дневника:
Мне обрыдло убивать!
Что-то, всё-таки что-то она со мной сотворила, глупо отрицать. У ведьмы были способности, была Некая Сила. Я её чувствовал. Жаль, что я не горец Конар Мак Клауд, и у меня нет способности бессмертных перенимать знания после срубания голов. Это фантастика, а вот реальность удручает. Я не могу, нет таких слов для описания той смеси чувств и ощущений, охватывающих меня и выворачивающих наизнанку теперь, стоит мне подумать об убийстве.
Каким образом я буду «вычёркивать» Четвёртого Из Списка — ума не приложу! Убив, я посягну на тело, которое по крови и плоти принадлежит не отмщённой… не до конца отмщённой крестьянке… хм… равно, как и барину, изнасиловавшему её. Более того — душа барина в Даше! Даша и есть тот барин… непостижимо! Почему он в юбке?
А я хоть раз-то видел Дашу в юбке? Нет.
И я, никогда не любивший, люблю её. Да, люблю и ничего не могу с собой поделать, полюбил больше жизни. И мне не срамно признаться! Я с радостью был орудием
мечом воина, казнящего тех, кто предаёт веру наших отцов
мести крестьянки, но теперь я хочу любить . И, кроме того, хочу понять, почему крестьянка (или Бог?) выбрала меня? Как я причастен к истории минувших дней?
И понять нужно как можно быстрее. Что-то меня подстегивает, торопит.
72
Даша не знала всего, она мало интересовалась прошлым семьи. «Пыльным прошлым» — выразилась она. И всё-таки кое-то она знала, много или мало — пока не ясно, но каждое слово приравнивалось Валентином к весу золотого империала. Он подхватывал Дашины слова, как нить вплетая их в возникавшие пред закрытыми глазами образы и видения, дополняя историю подробностями, бравшимися
вторая память?
память прошлой жизни?
усиленное в несколько сот крат дежа вю?
невесть откуда, о которых рассказчица понятия не имела.
— Постель, на которой промучилась прапрабабка… Кстати! Её звали, как тебя — Валя… удивительно, правда? — воскликнула Даша, вспомнив имя, которое Валентин уже знал . — Эта постель и стала для неё смертным одром.
— Значит, ты не знаешь, кто был твоим прапрадедом?
— Нет. Возможно, тот кузнец, что спас её от урагана…
— А может, барский сын? — Валентину хотелось рассказать подруге то, что всплыло в его сознании неродным, чужим воспоминанием, но девушка могла неадекватно отреагировать на знания малознакомого человека, пусть и лежит этот человек у неё в постели средь бела дня обнаженным.
Даша пожала плечами. Ей было, как говорили пионеры, «по барабану».
— Слушай, может, займёмся чем-нибудь более интересным, чем копошением в пыльном прошлом моей семьи? Ещё чих нападёт вдруг, а? — Девушка резво уселась на торс парня и заёрзала попкой. Готовность Валентина была молниеносной.
— Желание девушки — закон для мужчины!
— Ах, ты мой мужчинаааааа…
Ночевать Валентин ушёл домой: ночью возвращалась мать Даши с третьей смены. Она работала на молочном комбинате и третью смену ненавидела, потому приходила домой раздражённая, и нахождение незнакомого молодого человека посреди ночи на её территории, где она могла расслабиться, спокойно сходить по естественным надобностям, не включая воду, чтобы заглушить случайный пук и полуголой фланировать по квартире — было, как минимум, некстати.
Он очнулся ночью на улице в пяти метрах от Открытого шоссе. Ладонь одной руки до белых костяшек сжимала любимый выкидной нож, ладонь другой — ключи от дома. Он был в трусах и… всё. Босые ноги стоят в лужице натёкшего масла из-под какой-то стоявшей здесь давеча машины. Его разбудил выхлоп другой машины, умчавшейся вихрем по ночной трассе. Выхлоп? Не только он. Боль. Резкая боль заставила открыть глаза и застонать. Да, стон так же сыграл роль в пробуждении.
— Почему я на улице? Я же спал… Я — что, ещё и лунатик?! — пробормотал ужаснувшийся Валентин и подумал: «Слава Богу, что у меня нет привычки спать голым!»
Нет, он не был лунатиком.
«Это она!»
Неугомонная крестьянка завладела его телом, пока он спал. Валентин дал слабину, и она больше не надеялась на его сознательность. Крестьянка ожила в парне, стоило тому докопаться до истины, в ней проявилась сила, помогшая взять контроль над спящим телом Валентина, чтобы…
— Она хотела убить её! — ужаснула новая мысль. — Убить, пока я спал!
И эта боль в боку. Откуда эта боль в боку?
Валентин вспомнил ведьму, она «стрельнула» в этот бок кукишем.
Валентин вспомнил рассказ Даши о раненом в бок кузнеце, который спас ценой собственной жизни жизнь крестьянки… Валюши.
«А она пренебрегла этим» , — промелькнуло у Валентина и ушло. Его захватила новая догадка, безумная (Валентин впервые подумал о безумии, и ему стало, как никогда страшно за свой измученный рассудок). Он поспешил домой. Не хватало ещё, чтобы какой-нибудь полуночник вызвал наряд милиции. Как он объяснит наличие ножа в руках среди ночи… и в трусах? Хотя это волновало парня в последнюю очередь, а в первую — история матери, рассказанная ею однажды. Он забыл «пыльную» историю, но сейчас хотел вспомнить.
