Энн Райс - Меррик
Он вновь попросил меня помолчать и не попадаться на глаза вновь прибывшим. И тут из дома до меня донесся голос Меррик. Я подошел поближе к разбитому окну гостиной, однако не сумел разобрать ни единого слова.
Эрон тоже прислушался – и тоже безрезультатно.
Вскоре белые Мэйфейры покинули дом и уехали на своей шикарной новой машине.
Только тогда Эрон поднялся по лестнице.
Через комнату проходили последние скорбящие. Остальные, отдав дань уважения, толклись на мостовой.
Я последовал за Эроном в спальню Большой Нанэнн.
– Сюда явились городские Мэйфейры, – тихо сообщила Меррик. – Видели их? Они хотели за все заплатить.
Я сказала, что денег у нас предостаточно. Сами посмотрите: здесь несколько тысяч долларов. Гробовщик уже в пути. Сегодня ночью мы будем читать молитвы над телом, а завтра состоятся похороны. Я проголодалась. Хорошо бы перекусить.
Вскоре явился пожилой гробовщик, тоже из цветных, довольно высокий и абсолютно лысый. Он принес с собой прямоугольную корзину, предназначенную для тела Большой Нанэнн.
Что касается дома, то теперь он был предоставлен в распоряжение отца гробовщика – очень старого человека с кожей почти такого же цвета, как у Меррик, и совершенно белыми, мелко вьющимися волосами. Оба старика, одетые, несмотря на чудовищную жару, в строгие официальные костюмы, держались с большим достоинством.
Они тоже считали, что в церкви Богоматери Гваделупской должна состояться римско-католическая месса, но Меррик в который уже раз терпеливо объяснила, что Большой Нанэнн месса не нужна.
Поразительно, но все проблемы как-то сами собой быстро разрешились.
Затем Меррик подошла к секретеру в комнате крестной, вынула из верхнего ящика сверток в белой ткани и жестом пригласила нас последовать за ней.
Мы все отправились в ресторан, где Меррик, положив сверток на колени, молча проглотила огромный сэндвич с жареными креветками и выпила две диетические кока-колы. Было видно, что она устала плакать, в ее печальном взгляде читалось огромное, непоправимое горе.
Маленький ресторанчик показался мне очень экзотичным местом: замызганные полы, грязные столешницы, но самые жизнерадостные официанты и официантки и самые веселые клиенты.
Я был опьянен гипнотической атмосферой Нового Орлеана и оказался во власти магии Меррик, хотя она не произнесла ни слова. В то время я еще не подозревал, что самые странные вещи меня ждут впереди.
Словно во сне мы вернулись в Оук-Хейвен, чтобы принять душ и переодеться к ночному бдению. В Обители нас встретила молодая женщина, верная служительница Таламаски, имя которой я по понятным причинам здесь не назову. Она помогла Меррик и подобрала для нее новый наряд: темно-синее платье и соломенную шляпку с широкими полями. Эрон сам навел последний лоск на ее лакированные туфельки. В руках Меррик держала четки и католический молитвенник, украшенный жемчугом.
Но, прежде чем вернуться в Новый Орлеан, она захотела показать нам содержимое свертка, принесенного из комнаты крестной.
Мы прошли в библиотеку, где я еще совсем недавно впервые увидел Меррик. В Обители наступило время ужина, поэтому комната была предоставлена в наше полное распоряжение.
Когда Меррик развернула ткань, я был поражен, увидев древнюю книгу: рукописный фолиант с великолепными иллюстрациями на деревянном переплете, порядком разрушенном, так что Меррик обращалась с ним чрезвычайно бережно.
– Эта книга досталась мне от Большой Нанэнн, – пояснила Меррик.
Во взгляде девочки, обращенном на пухлый том, читалось искреннее почтение. Она позволила Эрону взять книгу в руки и вместе с тканью перенести на стол, поближе к свету.
Пергамент – самый прочный материал, когда-либо изобретенный для книг, а этот фолиант был таким древним, что ни за что бы не сохранился, будь текст написан на чем-либо другом. Ведь даже деревянная обложка разве что не разваливалась на куски. Меррик сама взяла на себя смелость отодвинуть верхнюю доску, чтобы дать нам возможность прочитать титульный лист.
Надпись была сделана на латыни, не представлявшей для меня, как и для любого служителя Таламаски, ни малейшей трудности. Я перевел ее мгновенно:
«ЗДЕСЬ НАХОДЯТСЯ ВСЕ ТАЙНЫ
МАГИЧЕСКИХ ИСКУССТВ,
ПРЕПОДАННЫХ ХАМУ, СЫНУ НОЯ,
БОДРСТВУЮЩИМИ
И ПЕРЕДАННЫХ ЕГО ЕДИНСТВЕННОМУ СЫНУ
МИЦРАИМУ».
Осторожно приподняв эту страницу, которая была прошита, как и все остальные, тремя кожаными ремешками, Меррик открыла первый из многочисленных листов магических заклинаний, написанных поблекшим, но еще четким и очень плотным латинским шрифтом.
Это была самая старая из всех колдовских книг, которые я когда-либо видел, и, если верить, разумеется, титульному листу, она претендовала на то, что является самым ранним сводом заклинаний черной магии, известным со времен Потопа.
Я отлично знал предания, связанные с Ноем и его сыном Хамом, и даже еще более раннюю легенду, по которой сыны Божии обучили магии дочерей человеческих, когда стали входить к ним, как гласит Бытие.
Даже ангел Мемнох, совратитель Лестата, по-своему рассказывал это предание: якобы его совратила дщерь человеческая, когда он бродил по земле. Хотя, конечно, в то время я еще ничего не знал о Мемнохе.
Как мне хотелось остаться наедине с этой книгой! Я жаждал прочитать каждый слог, мечтал поскорее вручить ее нашим экспертам, дабы те проверили ее бумагу, чернила, а также исследовали стиль.
Большинство читателей моего повествования не удивляет тот факт, что существуют люди, умеющие с одного взгляда определять возраст книг. Я к их числу не принадлежал, но твердо верил, что лежавший передо мной раритет был переписан в каком-то монастыре уже в христианскую эпоху, но до того, как Вильгельм Завоеватель приблизился к английскому побережью.
Иными словами, датировать книгу следует, скорее всего, восьмым или девятым веком. Склонившись, чтобы прочесть первую страницу, я обратил внимание на надпись, гласившую, что «это подлинная копия» гораздо более раннего текста, дошедшего до нас, разумеется, от самого Хама, сына Ноя.
Как много легенд окружало эти имена!
Но самое поразительное, что эта книга принадлежала Меррик, и именно Меррик показывала ее нам.
– Это моя книга, – повторила она. – И я знаю, как колдовать по ней. Я знаю все ее заклинания.
– Но кто научил тебя ее читать? – спросил я, не в силах скрыть волнение.
– Мэтью, – ответила она. – Тот человек, который возил меня и Холодную Сандру в Южную Америку. Он страшно разволновался, когда увидел эту книгу среди других. Конечно, в то время я мало что в ней понимала, а вот для крестной это не составляло никакого труда. Мэтью лучший из всех мужчин, кого мать приводила в дом. Когда с нами был Мэтью, в доме царили покой и веселье. Но о нем поговорим в другой раз. А сейчас хочу сказать, что вам придется позволить мне оставить эту книгу у себя.
