Вадим Шарапов - Командир Особого взвода
Когда он поднимался на крыльцо дома, уже чуть осевшего и потемневшего, дверь распахнулась перед ним, хоть он не коснулся ее и пальцем. Распахнулась и зевнула в лицо черным проемом.
– Заходи, – сказали из темноты.
Он зашел, шаркнул подошвами о половик, лежащий за дверью.
Никанор Ефимов сидел за пустым столом, сцепив перед собой руки, и смотрел на Степана Нефедова. Смотрел страшным черным взглядом, и зрачки его расплывались во весь глаз, превращаясь в черные провалы. Степана качнуло, он почувствовал, как противно заныло в основании черепа и закружилась голова.
Но стоило покрепче прикусить оберег, и все прошло, только на зубы словно плеснули ледяной колодезной водой. Старшина зашипел от боли и скривился.
– Умный, – насмешливо сказал Ефимов. Дверь за спиной у старшины лязгнула, хрустнула петлями, затворилась с тяжелым кованым стуком.
– Умный… – повторил колдун странным высоким голосом. – Потому и пришел, что умный. Родню, значит, прислали. Тоже умные. Родню мои сторожа плохо чуют. Да ты садись, садись. Чего в зубах зажал, боишься?
– Береженого Бог бережет, – в ответ усмехнулся Степан, – а говорить надо «присаживайся», а то примета плохая, – и почувствовал на миг, как Никанор растерянно дрогнул. Но колдун тут же оправился, снова навис над столом, расправив широкие плечи.
– Ты зачем пришел, Степан Нефедов?
– Уговаривать тебя буду. Пряниками угощать. – Степан потер шрам на лице, собираясь с мыслями. – Только не знаю, с чего начать.
– Поздно меня уговаривать. Я уже давно себя уговорил.
– Чем же тебя таким сладким твои теперешние хозяева подманили, что ты на них работать пошел? А, Никанор?
– Ты, Степан, хоть мужик по виду и стреляный, а щенок. Думай, что говоришь. Нет у меня хозяев.
– Ну как же нет, – Нефедов засмеялся, – когда вон они, тут недалеко фронт сдержать пытаются? Плохо выходит, правда, ну да с твоей помощью может и провозятся еще…
– Нет у меня хозяев! – повысил голос Никанор Ефимов, и тут Степан увидел, как дверь в боковую комнату чуть приоткрылась. За ней мелькнула светлая детская головка – не поймешь, мальчик или девочка. Тут же послышался испуганный женский шепот, дверь захлопнулась. Колдун перехватил взгляд старшины, ощерил крупные желтые зубы.
– Углядел? Ну и ладно. Теперь детей ращу, будут мне опорой на старости лет, и никакая ваша власть не помешает…
– Опорой на старости лет? – Нефедов положил ладонь на гладко оструганную доску стола, несколько раз глубоко вдохнул, стараясь успокоиться. – Сука ты, Никанор. Кто немцам сеть помог сплести? Паутину развесил над районом кто? Наших кто в эту паутину запутал? К стенке бы тебя, да только вот эта власть, на которую ты шипишь, поручила мне передать, что все грехи тебе спишутся, если нам поможешь.
– Помогу? Ефимов задрал бороду, рассмеялся в потолок. Потом снова впился в Нефедова глазами:
– Хватит, поговорили, земляк… Сейчас ты шелковым станешь. А там, глядишь, за тобой и приедут. …….!
Слова, которое произнес Никанор, старшина не услышал – гулко зазвенело в ушах, прикушенные обереги взорвались холодом, выбрасывая ледяные стрелы прямо в мозг. Несколько досок в полу выстрелили гвоздями вверх, отскочили, и оттуда рванулись вверх узловатые шипастые корни, оплетая ноги старшины. Но еще быстрее чем корни, Нефедов рванулся вверх, и отростки захлестнулись вокруг пустых расшнурованных ботинок, а Степан грохнулся коленями на стол, сжимая в каждой руке по деревянному колышку. Прямо перед глазами он увидел белое лицо колдуна и пляшущие в черных ямах глазниц багровые искры. Ефимов завыл, раскинув руки – и туда, в эти длинные ладони старшина вогнал колышки, выворачивая чужие руки в суставах, прибивая к столу. Дерево вошло в дерево, как в масло, и загорелось, выбросив вверх два длинных языка ослепительного пламени, которое поползло вверх по коже Никанора.
Тот разинул рот, широко, словно собираясь вывернуть лицо наизнанку.
Степан не успел увернуться. Из почерневших сухих губ колдуна выпрыгнула живая чешуйчатая стрела, воткнулась старшине в грудь, пониже правой ключицы, пробив тело насквозь. На половицы плеснула длинная нить крови, и корни задрожали, свиваясь кольцами.
Все это тянулось одну длинную секунду. А потом Степан Нефедов, коротко взмахнув рукой, всадил Ефимову в висок сплющенный на конце четырехгранный гвоздь, и череп хрустнул, расседаясь как спелый арбуз. Из дыры плеснуло копотное пламя с ошметками мяса. Колдун съеживался, обугливался, превращаясь в груду тряпок на скамье.
Сзади страшно закричали. Валясь со стола, Степан увидел, как на него бросилась жена Никанора – волосы дыбом, на растопыренных пальцах рук длинные острые когти, не похожие на человеческие. Выставив здоровое плечо вперед, старшина отшвырнул ее к стене и тут же всадил под грудь лезвие финки. Постояв еще миг, женщина осела и мягко стукнулась об пол.
Шипастые корни уже увяли и пожухли. Теперь они безжизненно, воняя гнилью, чернели вокруг выломанных досок, словно остатки погребального венка. Тяжело опустившись на стул, старшина тут же дернулся, услышав шорох из комнаты. Окровавленное лезвие в его руке искало цель. Но сквозь боль, чувствуя, как расползается на груди и спине мокрое пятно, он увидел, что на него молча смотрят двое детей – мальчик и девочка, лет трех-четырех, одинаково белобрысые и замурзанные. Девочка прижимала к себе тряпичную куклу.
Обереги молчали. Степан выплюнул их, и металлические пластинки, превратившиеся теперь в обычные бесполезные железки, забренчали на цепочке. Он глядел на детей, а те во все свои ярко-синие глаза смотрели на него. Не шевелясь, не произнося ни слова. Потом девочка тихо сказала:
– Мама…
Поколебавшись, Степан сунул финку в ножны и шатаясь, собрав в горсть гимнастерку на ране, выбрался из дома. Нужно было уходить, как можно скорее, пока немцы, наверняка уже почуявшие, как рухнула и расползлась защитная паутина, не прислали сюда автоматчиков. Он спустился к ручью и босыми ногами ступил в холодную воду, не чувствуя острых камней на дне. «Дойти…»
Старшина шел, пока не подвернулись ноги. Тогда он с размаху повалился в воду, чувствуя, как холод ручья гасит боль, пожаром разливающуюся в груди.
Вечером вторых суток на него наткнулась группа войсковой разведки.
Где-то, теперь уже в тылу, который еще два дня назад был передним краем, капитан снял трубку полевого телефона.
– Докладываю. Так точно. Еще жив, товарищ полковник.
Последний приказ
Ему снова снилось кладбище.
Вот уже несколько лет один и тот же, часто повторяющийся сон – четкий, яркий словно наяву. Кладбище за высоким кирпичным забором, украшенным по верху поржавевшими металлическими завитушками. Полная тишина и безлюдье, ни живой души вокруг. Выложенная потрескавшимися каменными плитами дорожка, ведущая к железным воротам. Сквозь решетку ворот всегда было видно деревья и противоположную стену ограды – кладбище было совсем небольшим, узким и длинным. И кругом памятники – декабристам, революционерам, другим когда-то знаменитым, а теперь напрочь забытым людям; монументы, обнесенные цепями, с штурвалами и якорями; склепы, поросшие мхом. Здесь всегда было чуть пасмурно, и всегда начинался первый день осени, с пожелтевшей травой и листьями, которые ветерок гонял по каменным плитам. Кладбище не пугало.
