Эдвард Кэри - Заклятие дома с химерами
— Вот мы и пришли, дорогая Люси.
— Дорогая Люси?
— Как ты уже поняла, это — Мраморный зал.
— Он очень велик, не так ли?
— Вот Великий сундук. В нем хранят предметы рождения умерших Айрмонгеров. Если хочешь, я расскажу тебе о паре из них. Вон та мочалка для классной доски принадлежала моему отцу. Рядом с ней лежит маленький ключик от фортепиано. Он принадлежал моей матери.
— Ты показываешь мне своих родителей?
— Да.
— Спасибо тебе, Клод, — сказала я очень искренне. — Это честь для меня.
— Я не знал никого из них. Но я часто прихожу сюда, чтобы посмотреть на их Предметы и поразмышлять — как будто я лучше их узнаю, рассматривая весь этот хлам. Все эти жизни из прошлого. Вот трость прадедушки Эдвальда.
— А это что?
— Это нарваловый бивень двоюродного прадедушки Докина, а рядом с ним — морская раковина его жены Осты. А вот красный коралл двоюродной бабушки Лупинды.
— А кому принадлежали эти маленькие часы?
— Эти позолоченные часы принадлежали Эмомуэлю, он умер больше ста лет назад. А это широкий меч его брата Освильда. Они пришли из тех времен, когда предметы рождения были прекрасны, не то что все эти щетки и чернильницы, промокашки и вантузы. Тогда людям дарили фигурки слонов, вырезанные из слоновой же кости, позолоченные армиллярные сферы, заводных птиц и красивые пуфики для ног. Но теперь все изменилось, поскольку бабушка говорит, что нам нужны предметы на каждый день, так как мы живем в век практичности.
— Шкаф накрепко заперт, правда?
— О да, его всегда запирают и открывают лишь тогда, когда кто-то умирает.
— Детский башмачок. Грустно.
— Да нет, он принадлежал двоюродному дедушке Фратцу, он дожил до девяноста трех лет. Грусть навевают эта матерчатая кепка, тот волчок и вон та гильотина для сигар. Их владельцы умерли очень молодыми. Еще грустно смотреть на солонку и перечницу.
— Близнецы?
— Верно. Тиф.
— А что это за предметы в маленьком убогом шкафчике рядом с большим? Коробочка для пилюль, скакалка, стеклянная ваза и стеклянный глаз — чьи они?
— Они принадлежали Айрмонгерам-самоубийцам, — сказал Клод.
— Бедолаги. Нет, мне больше нравится большой шкаф. Толстое стекло, правда?
— Такое же толстое, как то, что используется в глубоководных шлемах. В правом нижнем углу есть маркировка. «ПРЕББЛ И СЫН, ПРОИЗВОДИТЕЛИ СТЕКЛА ДЛЯ ГЛУБИН». Ну вот, это Мраморный зал и Великий сундук.
— Спасибо тебе. Большое.
— Я показал тебе несколько комнат, не так ли?
— Да, показал.
— А теперь я спрошу тебя кое о чем. И буду говорить более чем прямо.
— Давай, не тяни.
— Думаю, что под волосами и чепчиком ты прячешь дверную ручку моей тетушки Розамути.
— Я… как бы это… ну… Не могу сказать, что это не так.
— Я знаю, что это так, Люси, и это неправильно.
— Как ты узнал? Может, у меня ее нет?
— Я слышу ее.
— Это дверная ручка! Ты не можешь слышать…
— Сейчас ее голос очень слабый… он похож на шепот. Я слышу, как она разговаривает, произносит свое имя.
— Полная чушь, тебе не кажется? Не пытайся меня запугать.
— Она говорит: «Элис Хиггс», очень слабым голосом. Ее слова едва слышны.
— Это всего лишь слова. Они ничего не доказывают.
— Тогда сними свой чепчик.
— Нет!
— Пожалуйста, Люси. Пожалуйста. Это небезопасно. Больше нет.
— Чур, мое! Я нашла!
— А они найдут тебя. И я сомневаюсь, что после этого они будут считать тебя своей.
— У меня больше ничего нет! Вообще ничего! Ничего на всем белом свете! Ни единой вещички, Клод, ни единой! Ты не станешь забирать ее у меня, ведь правда? Ее вес так приятен — замечательная маленькая тяжесть.
— Я должен забрать ее у тебя и отнести тетушке Розамути. После этого, думаю, все закончится, все встанет на свои места. Городские Айрмонгеры вернутся в город, и все снова будет хорошо. Я буду видеться с тобой каждую ночь, обещаю. А ты будешь в безопасности. В полной безопасности. Как только отдашь мне дверную ручку. Но если ты не отдашь ее мне, они продолжат искать тебя и вскоре найдут. И тогда, ох, Люси, если они поймают тебя с дверной ручкой, я и представить себе не могу, что они с тобой сделают. Это будет просто ужасно. Однако что бы с тобой ни сделали, ясно одно: если они найдут эту штуку в твоем чепчике, тебе этого не простят. И тогда тебя уж точно, абсолютно точно никогда больше не пустят наверх, и я никогда тебя больше не увижу. От этой мысли я прихожу в ужас. Отдай мне ее, Люси. Отдай мне ее сейчас, Люси Пеннант, прошу, позволь мне помочь тебе!
Это была невероятная речь. Я почувствовала, как мои руки сами снимают чепчик с головы, но все же на мгновение они остановились.
— При одном условии, — сказала я.
— Ну же, Люси, поторопись! Ты знаешь, что так надо!
— Ты должен кое-что сделать.
— Что угодно! Только скажи и отдай мне ручку!
— Я ищу свою подругу, нижнюю Айрмонгер. Она ушла то ли на Свалку, то ли в Пепельную комнату, после чего исчезла. Они подняли ужасный шум, и я хочу знать, куда она пропала. Я думаю, она в опасности, и хочу, чтобы ты мне помог.
— Что угодно, только отдай мне ручку!
— Ты узнаешь, что с ней произошло?
— Да, я сделаю все, что смогу. Как ее имя? О ком мне спрашивать?
— Здесь все просто, — сказала я. — Она — пропавшая Айрмонгер.
— Хорошо! — сказал он и протянул руку.
— Она забыла свое имя, но успела нацарапать его где-то здесь, в Доме-на-Свалке. Однако она не могла вспомнить, где именно.
— Вероятно, я видел его. Тебе надо было спросить раньше. Люди исписали своими именами много поверхностей.
— Расскажи!
— Некоторые выжигали их увеличительным стеклом, как это сделал Джейми Бринкли в 1804 году. Но его имя было выжжено на подоконнике еще до того, как тот попал сюда.
— Женское, Клод. Ты видел женские имена?
— Хелен Баллен, 2-Б класс.
— Где это было?
— На классной линейке.
— Нет, не думаю, что это она.
— Флоренс Белкомб, 1875.
— А это где?
— Хм, на одной из черных лестниц. Нацарапано на ступеньке.
— Это оно! Ты нашел его, Клод, черт возьми, ты нашел его!
От радости я поцеловала его прямо в губы. Клода это ошеломило, словно я его ударила.
— У нас есть ее имя! — сказала я. — Теперь нам нужно найти ее саму. Поспрашивай, Клод, пожалуйста. Узнай, что произошло.
Я сняла чепчик. Мои волосы рассыпались, и я услышала, как Клод прошептал:
— Я сейчас взлечу. Ох, я ударюсь о потолок!
— Что?
— Ничего, абсолютно ничего, Люси Пеннант, — сказал он. — Твои волосы совершенно рыжие, правда? Ты поцеловала меня.
