Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы
Оставшись наедине с Антуаном, – сонм рабов, убиравших со стола, не в счет, – я спросил хозяина дома, не пожелает ли он выкурить со мной сигару, и добавил, что как раз в тот день приобрел две штуки в Порт-о-Пренс, кажется неплохие.
– О, в таком случае вы должны попробовать мои – из табака, который я здесь выращиваю, – объявил он.
Мальчишка-раб принес нам сигары и огня и остался стоять рядом со своим господином, чтобы давать тому затянуться, когда он пожелает.
– Вы должны простить моего отца, – тихо произнес Антуан, словно не желая, чтобы его услышал кто-либо, кроме меня. – Ум у него чрезвычайно острый. Это все ужасная болезнь виновата.
– Прекрасно понимаю, – отозвался я.
Из гостиной напротив, где расположились остальные участники обеда, доносились смех и оживленный разговор. Судя по всему, Пьер с доктором тоже участвовали в общем веселье.
Двое черных рабов, совсем еще мальчики, тем временем пытались поднять из-за стола Андре. Тот в ответ лишь злился и что-то бормотал в пьяном возмущении, а потом резко вскочил и ударил одного из мальчишек так сильно, что бедняга расплакался.
– Не глупи, Андре, – устало урезонил родственника Антуан и сочувственно обратился к пострадавшему: – Подойди сюда, малыш.
Раб подчинился, а буян вне себя от ярости вылетел из обеденного зала.
– Возьми монету из моего кармана, – велел мальчишке хозяин. Тот не заставил себя ждать – похоже, ритуал был ему хорошо знаком – и с сияющими глазами зажал в руке награду.
Наконец появилась хозяйка дома в сопровождении Реджинальда, и на этот раз вместе с ней был розовощекий малыш, благословенный агнец, и две няни-мулатки, ни на шаг от него не отходившие, словно это не ребенок, а драгоценная фарфоровая чашка, готовая в любую секунду разбиться.
При виде отца малыш радостно засмеялся и задрыгал ножками, в то время как несчастный калека не в силах был шевельнуть рукой, чтобы приласкать сына. Какое печальное зрелище!
Тем не менее Антуан в ответ улыбнулся, а когда прелестное создание на несколько мгновений опустили ему на колени, нежно поцеловал светлую головку.
Никаких тревожных признаков в поведении ребенка я не заметил, но, уверен, в столь юном возрасте болезнь не давала о себе знать и у Антуана. Дитя унаследовало лучшие черты как от отца, так и от матери – я впервые видел такого очаровательного младенца.
Наконец мулатки, обе очень симпатичные, получили разрешение забрать малыша и унести в детскую – подальше от мира, таящего в себе столько опасностей.
Хозяин дома тоже начал прощаться, взяв с меня обещание, что я останусь в Мэй-Фейр столько, сколько пожелаю. Напоследок я выпил еще немного вина, решив про себя, что на этом и закончу, так как голова начинала кружиться.
Не помню, каким образом я вдруг оказался на полутемной террасе, рядом с красавицей Шарлоттой. Как потом выяснилось, она привела меня сюда, чтобы дать возможность полюбоваться садом, неярко освещенным разноцветными фонарями. Мы опустились на деревянную скамью.
Несмотря на то что я взмолился больше не наливать мне, – сам не понимаю, как это я умудрился столько выпить, – Шарлотта и слышать ничего не захотела:
– Это лучшее мое вино, я привезла его из дому.
Из вежливости пришлось согласиться. Чувствуя, что пьянею все сильнее, и желая прояснить голову, я поднялся со скамьи и, покрепче ухватившись за деревянные перила, глянул вниз. Казалось, ночь полна темных призраков: какие-то тени – наверное, рабы – сновали по саду. Проходившая мимо пышнотелая загорелая красотка одарила меня улыбкой. Голос Шарлотты доносился до меня словно сквозь сон:
– Итак, красавец Петир, что еще вы хотите мне сказать? «Почему она так странно ко мне обращается? – подумал я. – Ведь наверняка ей известно, что я ее отец».
Хотя, с другой стороны, вполне вероятно, что она этого и не знала. Что ж, как бы то ни было, я должен хотя бы попытаться все объяснить. Неужели она не понимает, что этот дух никак нельзя назвать обычным привидением? Ведь существо, которое способно завладеть телом старика и полностью подчинить его своей воле, на самом деле черпает свою силу от нее, и в то же время, не ровен час, может повернуться против нее… Однако Шарлотта не пожелала меня слушать.
Взглянув в сторону ярко освещенного обеденного зала, я увидел, как мальчишки-рабы в блестящих голубых атласных ливреях наводят там порядок. Вытирая сиденья кресел и подбирая упавшие салфетки, они играли и бесились как чертенята, не подозревая, что я наблюдаю за их развлечениями.
Я обернулся к Шарлотте и столкнулся с холодным немигающим взглядом красивых глаз. А еще заметил, что она распустила волосы и, словно кабацкая девка, низко обнажила великолепные белые плечи и грудь. Я не мог отвести глаз от представшей передо мной картины, хотя отлично сознавал, что отец не имеет права так смотреть на собственную дочь – это было явным грехом.
– Вы переоцениваете свои знания, – заговорила она, продолжая прерванный разговор, суть которого уже выпала из моего смятенного сознания. – Но ведь, по словам матери, вы все равно что священник – знакомы только с законами и теориями. С чего это, скажите на милость, вы взяли, что духи есть зло?
– Вы меня не поняли. Речь не о том, что духи несут зло, а о том, что они опасны. О том, что они враждебны к людям и совершенно неуправляемы. Я не называю их порождением ада, поскольку не знаю, так ли это.
Язык отказывался мне подчиняться, тем не менее я постарался объяснить Шарлотте, что, согласно учению католической церкви, все «неизвестное» обладает демонической природой, – в этом-то и заключается основное и принципиальное различие между церковью и Таламаской, много лет тому назад послужившее причиной основания нашего ордена.
Мальчишки по-прежнему носились по залу, прыгали, кружились, то появляясь в поле моего зрения, то исчезая в глубине зала. Голова моя была словно в тумане.
– А почему вы не допускаете мысли, что я досконально изучила этого духа и вполне могу им управлять? – спросила Шарлотта. – Неужели вы и в самом деле полагаете, что моя мать не держала его в своем подчинении? Неужели вы не понимаете, что со времен Сюзанны кое-что существенно изменилось?
– Да все я понимаю. Я ведь видел старика.
Мысли путались, я не мог найти подходящих слов, а воспоминания об увиденном в обеденном зале мешали рассуждать логически. Отчаянно хотелось выпить, однако я удержался – будет только хуже.
Слава Богу, Шарлотта взяла у меня из рук бокал. Казалось, она пришла к какому-то решению.
– Моя мать не знала, что стоило ей только повелеть, и Лэшер вселится в кого угодно, хотя любой священник мог бы ей рассказать про людей, одержимых дьяволом; впрочем, в тех случаях вторжение в чужую душу не приносило пользы.
