Николай Норд - Избранник Ада
Тем не менее от страшной гадюки, заменившей скелету сердце, надо было как-то избавляться. Откровенно говоря, мне не хотелось убивать это живое существо, к тому же, новой агрессии с ее стороны я не чувствовал.
Я намотал на кинжал свой шарф и стал махать им перед носом змеи, надеясь, что она начнет бросаться и кусать его и, тем самым, источит на нем свой яд, после чего мне не страшно будет забрать диадему. Но гадюка к моим телодвижениям отнеслась равнодушно. Медленно развернувшись, она исчезла в дыре темного угла ниши с покойником. И я спокойно взял Диадему Иуды. Это была именно та, какую я видел у Баал-бериты.
Теперь осталось немного потрудиться, чтобы выбраться из склепа. Я ухватился за тяжеленную плиту, которая оказалась весом килограмм на семьдесят, и упер ее одним концом в пустовавшую нишу. Затем, с трудом, но без особого напряжения – спасибо моим родителям, за то, что я вырос таким большим и сильным – я завел второй ее конец в другую нишу – с останками Урбана Грандье. Получилась крепкая перекладина. Она оказалась тыльной стороной ко мне, и я обнаружил там еще одну выгравированную надпись:
«Astaroth! je vous conjure d'accepter le sacrifice que je vous presente!»
…До чего же хорошая у меня в юности была память! – я буква в букву запомнил и эту надпись, которую позже, через пару дней, преподаватель французского из нашего института перевел мне: «Асторот! Прими, умоляю тебя, приносимое мною подношение!»
Неужели Диадема Иуды и была тем подношением, которое Граньдье предназначил Дьяволу? – думал я в тот день, когда мне сделали перевод. Выходит, я взял ее без спроса, или это мне было позволено Повелителем Ночи? Тогда, кто такой, на самом деле Баал-берита, давший мне наколку на встречу с мертвецом? Маг? Колдун? Некий посвященный из тех девяти, что правят миром? И каким образом из могилы Диадему смогла попасть в его руки? Так кто же он на самом деле?
КТО ТЫ, БААЛ-БЕРИТА?
Ответа не было…
Итак, запомнив надпись, я взял в руки диадему и кинжал, размышляя, куда мне их пристроить, прежде чем выбраться из узилища мертвых. И тут я замер, услышав тихий и длинный гудящий звук, похожий на тот, который издает камертон при настройке рояля, и который, вдруг, стал исходить от, непонятно отчего, завибрировавшего колокола, как будто кто-то невидимый водил язычком по его внутренней поверхности. Одновременно, я почувствовал, как в склепе резко похолодало.
Обернувшись на странный звук, я увидел серое, полупрозрачное облачко, отделившееся от стены склепа под колоколом и, сформировавшееся прямо у меня на глазах, в образ седовласой, простоволосой старухи в одном исподнем. Белое и аморфное, словно разеденная известь, худое, обезображенное глубокими морщинами, лицо ее, запоминалось мне, прежде всего, горбатым носом, который мощным утесом хищно нависал над сухими, бескровными губами. Мертвый взгляд ее глаз, мерцавших снегом из черных глазных провалов, от которого у меня даже образовался иней на загривке, был недвижно устремлен в одну точку – на Диадему. Затем, между этим привидением и скелетом Урбана Грандье, красным отблеском, слабо пыхнула и погасла ниточка искр, заставившая, видимо, своей наэлектризованностью, зашевелиться седые пряди на черепе старца. Внезапно, рухнувшая вниз верхняя челюсть маркиза, глухо стукнула о нижнюю. Этот стук отдался в склепе мелкой, расходящейся дробью.
От всего тут происходящего, у меня и самого зашевелились и стали дыбом собственные волосы на голове, приподняв на ней фуражку.
В этот момент привидение сдвинулось с места и медленно поплыло в мою сторону, зловеще вытянув свои руки, со скрюченными узлами пальцами, в направлении моего горла. Не зная, куда бежать и что предпринять, я, в отчаянии, шагнул к нему навстречу и рубанул старуху кинжалом наискось справа налево и потом еще раз – слева направо.
Раздался шипящий звук, похожий на тот, который исходит из автомобильной камеры, когда из нее спускают воздух. Из рассечений, которые я нанес старухе, как из мартеновской печи, хлынуло голубым, ослепительным пламенем, которое коснулось меня, но не жаром, а леденящей стужей, после чего привидение растаяло в воздухе, а кисть руки скелета маркиза, сдвинувшись с места, упала на пол, словно, попытавшись удержать меня, лишилась сил и рассыпалась в прах.
Испустив вздох облегчения, и вытерев рукавом вмиг взмокший лоб, мокрота которого превратилась от адского пламени в изморозь, я вновь напрягся в предвидении новой опасности: сверху, над могилой, раздался сухой треск, начавшей крениться, ели. Корни ее с визгом вырывались из земли, не в силах удержать древнее дерево в вертикальном положении, и земля и глина, все более и более расширяющимся потоком, хлынули в склеп, грозя погрести меня тут навечно. Через несколько секунд для меня все тут будет закончено!
Я лихорадочно сунул Диадему за пазуху, кинжал заткнул за пояс ремня и молниеносно вскарабкался на плиту-перекладину, отплевываясь от сыпавшейся мне в лицо глины. Теперь моя голова высунулась наружу, за край потолка склепа. Обернувшись на прощание в темную пустоту внизу, я уперся локтями в края свода и с трудом, преодолевая отбрасывавший меня назад, в могилу, земляной поток, вырвался из склепа. Теперь я оказался в верхней могиле, край которой находился на уровне моей макушки. Оставалось сделать последнее усилие, чтобы оказаться на свободе.
Ранее, еще будучи в склепе, я планировал на каждой стороне могилы вырыть кинжалом по одному углублению, примерно на высоте одного метра от крыши склепа – то есть сделать своеобразные ступеньки и с их помощью окончательно выкарабкаться из могильного плена. Теперь ситуация поменялась, и все надо было делать быстрее и иначе. Но что? Схватиться за корни ели и, таким образом, подтянуться? Но я мог спровоцировать обвал дерева и новый поток обваливавшейся земли, которая меня здесь же и похоронит. Решение не приходило, а мгновения бежали, и каждое из них могло быть для меня последним. В этот момент свод склепа, не выдержавший потока земли, рухнул подо мной и повлек меня назад в могильную бездну.
– Ма-ама-а! – закричал я в смертельном, безнадежном отчаянии, поняв, что в этот миг пришла моя пора предстать перед Господом. Мне даже показалось, что на какое-то мгновение я увидел свою душу, в виде креста – с раскинутыми руками и сомкнутыми ногами, возносящуюся к огненной дыре, образовавшейся в небесах, откуда ко мне протягивал руку сам Христос с терновым венцом на голове.
И вся моя короткая жизнь, в которой я так и не успел ничего ни для кого, и в том числе для себя, сделать, в доли секунды пролетела передо мной со скоростью бешено крутящегося кинофильма. Ломая ногти, я цеплялся за скользкие, осыпающиеся под пальцами, стены могильника, но медленно и неудержимо проваливался вниз. Падение мое не было мгновенным лишь из-за того, что этому мешали струи земли, осыпавшиеся вместе со мной.
