Наташа Мостерт - Хранитель света и праха
Она опустила глаза. Вода цвета меда была довольно прозрачной, и она увидела кровь, стекающую красной дорожкой с ее ноги, и осколок стекла, врезавшийся в подошву. Ник выругался. Через секунду он поднял ее на руки и понес из воды на берег. Она обхватила руками его шею, чувствуя легкое головокружение и озноб, охвативший ее, несмотря на то что солнце припекало довольно сильно. Она слышала, как бешено колотится сердце Ника, в отличие от ее собственного, замершего в ожидании. Все остальное же потеряло ясность и словно растаяло в тумане. Мелочи, незаметные прежде, казались наиболее важными и приобретали какую-то сверхъестественную очевидность. Напрягшиеся вены на предплечье Ника, синяки на сгибах его пальцев. Мелкие морщинки, собравшиеся вокруг глаз Эша, когда он взял ее ступню в руки.
— Это придется вытаскивать, — Эш внимательно посмотрел на нее.
Она заметила, что уголок его рта нервно дернулся.
— Ты готова, Миа?
Она кивнула, ощущая, что все происходит как в замедленной съемке. Она как-то смутно осознавала, что Ник держит ее руку в своей руке.
— Глубоко вдохни, — Эш ухватился за осколок в ноге, — а теперь выдохни.
В следующее мгновение его пальцы повернулись, и стекло, обильно измазанное кровью, выскользнуло из ее ноги в его руку.
— О боже, это, должно быть, больно. — Ник побледнел.
Она только покачала головой. В какой-то момент боль буквально сковала ее, но потом, когда осколок вышел, стало терпимо.
— Тут придется зашивать, — Эш внимательно рассматривал рану, — но сначала нужно наложить повязку.
Он достал из кармана белый носовой платок и умело обернул его вокруг свода ее стопы.
— Как ощущения? — поинтересовался он.
— Нормально, — ответила она, — со мной все хорошо.
— Уверена?
— Вполне.
И внезапно, взглянув на сосредоточенные лица мужчин, она почувствовала к ним обоим столь сильную симпатию, что даже закашлялась.
— Миа? Все в порядке? — В глазах Ника она прочитала сильное беспокойство.
Она отвела взгляд.
— Да, я в порядке. Правда. Спасибо, что вытащил меня. И тебе… — она обернулась к Эшу, — за то, что подлатал.
— Воин и целитель. — Эш улыбнулся.
— Вы мои герои, — ответила она и протянула руки к обоим.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Голод овладел им. Он шал его из узкого пространства квартиры в царящую за окном ночь. Больше всего на свете похитителю хотелось отправиться в ее дом. Но он не доверял самому себе.
И потому он продолжал бороздить Уэст-Энд, часами блуждая по улицам, на которых жило множество звуков и обильно струился свет. Свет повсюду. Светящиеся рекламы мелких торговцев, мелькание светофоров на перекрестках, мерцающие вывески ресторанов и ослепительно белая иллюминация безукоризненно чистеньких витрин больших магазинов. А вокруг человеческие тела — они куда-то спешат, толкаются, волнуются, — и все эти тела наполнены светом. Он вглядывался в лица, в светящиеся глаза, в поблескивающие зубы и представлял, что видит тайный свет, струящийся в жилах каждого из этих тел, точно живая ртуть.
Этот невероятный свет смешивается с химическими элементами внутри переливающихся, словно капли росы, клеток, поднимается по бледному позвоночному столбу, дает искру электрическому мозгу.
Голод. Ему приходится сжимать руки, засунутые в карманы куртки, в кулаки, и он чувствует, как от усилия у него потеют подмышки. Голод настолько силен, что он едва справляется с ним. Но он точно знает, что его вызвало.
Ее маленькая, упругая ножка в его ладони. Кровь, стекающая красной, упрямой струйкой между его пальцев. Цветочная пыльца, прилипшая, точно желтый восклицательный знак, к ее платью на плече. Ее лицо, на котором дрожат тени листьев, шелестящих у нее над головой, ее кожа, которая кажется прозрачной. Ее рот, слегка приоткрытый от боли.
В какой-то момент ему почудилось, что их сердца соединились. Он чувствовал каждый удар ее сердца так, словно оно билось в его груди. И он снова искал следы крови на своей руке, ее крови. Крови, которая вытекла из ее тела, крови, в которой был заключен свет. Все внутри него трепетало. Никогда прежде он не испытывал столь яростного, неукротимого влечения.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
— Отлично выглядишь, Ники.
— Ты тоже, мама, — Ник улыбнулся матери.
Это была правда. Яркие, темные глаза и густые, как мех, ресницы делали ее по-прежнему привлекательной женщиной. Она была полновата, но сохраняла гибкость и подвижность. Лодыжки у нее были тонкие, и она любила выставлять их напоказ, надевая высокие каблуки. Она обладала очаровательно низким голосом с едва заметной хрипотцой. Греческий акцент и далеко не всегда правильный порядок слов в предложении по-прежнему отличали ее английский, несмотря на то что она давно уже жила в Соединенном Королевстве. Порой это звучало даже трогательно.
— Возьми-ка тортика. — Мать пододвинула к нему тарелку с угощением.
— О, никаких сладостей, мама, у меня скоро поединок.
Она нахмурилась.
— Ради чего ты все время рвешься сражаться…
Ник смотрел на нее с нежностью, но углубляться в тему явно не собирался. Они уже столько раз говорили об этом прежде. Он отпил чай из чашки.
— Миа шлет тебе горячий привет, — сказал он.
— Ах, Миа! — Лицо матери прояснилось. — Как она?
— У нее все отлично. Она недавно повредила ногу, но теперь снова тренируется.
— Вы просто созданы друг для друга, Ники. Это судьба. Я так и сказала Молли, когда вы с Миа родились.
— Ты мне постоянно твердишь об этом.
— Если ты не сделаешь ее своей, найдется кто-нибудь другой, кто уж не пропустит. Надо быть более настойчивым, Ники. Тебе следует схватить ее в объятия, целовать ее и повторять, что она прекрасна. Да и что я говорю тебе. Ты сам должен знать такие вещи.
— Значит, путь к сердцу женщины лежит через ее тщеславие.
Мать бросила на него раздраженный взгляд.
— Ты возвращаешься сегодня в Лондон? — спросила она.
— Да, самолет через три часа. Но мне надо заглянуть еще в одно место перед отъездом. А это значит, — он встал из-за стола, — что мне пора уходить.
Она проводила его. Выйдя из дома, они тепло обнялись, Ник поцеловал мать в макушку.
— Ты счастлива, мама? — спросил он тихо.
— Да, Ник, вполне. Дональд — очень хороший человек.
— Я знаю.
Он действительно так считал. Не так-то легко было его отчиму много лет назад принять в свою жизнь язвительного, грубоватого подростка, но он сумел сделать это с невозмутимым спокойствием, и Ник был благодарен ему за это. К тому же Дональд всегда был добр к его матери.
