Питер Страуб - Темная материя
— Он начал разговаривать? И пользуется нормальным лексиконом?
Это были бы просто отличные новости.
— Не совсем. После подбора оптимальной дозы препаратов мистер Блай начал говорить длинными, красиво построенными предложениями, отрывками из диалогов и тому подобное. Мы в конечном счете обнаружили, что почти все это — цитаты из романа Готорна «Письмо Скарлет». Остальное дополнял капитан Фаунтейн.
— Он частенько цитировал «Письмо Скарлет», когда еще учился в школе, — сказал я.
— Он помнит все прочитанное?
— Похоже, что так.
— Спрашиваю потому, что он как будто добавил цитаты из книги, которую только что закончил читать. Она лежала на столе в комнате отдыха. Что-то вроде любовного романа, а может, готического. «Лунные сны», если не ошибаюсь, Л. Шелби Остин?
— Впервые слышу, — сказал я.
— Я тоже был не в курсе, но она чудесным образом повлияла на вашего друга. Говард сделался намного более выразительным.
— Он знает, что мы приедем?
— Конечно. Он очень оживлен. И крайне взволнован. В конце концов, у Говарда не было посетителей тридцать один год. Сегодня утром он несколько часов выбирал, как одеться для вас. А ведь гардероб у него не такой уж большой. Когда я спросил, как он себя чувствует, он ответил: «Анабиотически».
— Капитан Фаунтейн.
— К счастью, когда Говард поступил к нам, его мать положила словарь капитана Фаунтейна в коробку с его вещами. Она думала, что книга нам пригодится. Сказать, что так оно и вышло, — значит ничего не сказать. Долгое время это был единственный способ понимать Говарда. За эти годы книга периодически пропадала из виду, но ее всякий раз находили. Сейчас я держу ее на своем столе, так что не потеряется. Вам понятен смысл слова «анабиотически»?
— Никогда не слышал.
— Это, как вы поняли, наречие, и, насколько я припоминаю, его смысл таков: «кажущийся мертвым, но способный вернуться к жизни». Ваш визит очень много значит для Говарда.
* * *Незнакомый с психиатрическими заведениями, я рисовал в воображении каменную готическую громаду в духе фильма «Дом ужасов Хаммера», и когда в конце извилистой подъездной дорожки перед нами вырос основательный кирпичный фасад больницы Ламонта, я почувствовал облегчение. Четырехэтажное уютное на вид здание внушало мысли о сердечном отношении, профессионализме и безопасности. Ряды больших окон выходили на просторный парк, где вдоль дорожек стояли зеленые чугунные скамьи.
— Как полагаешь, внутри этого заведения так же мило, как снаружи? — спросил я.
— Держи карман шире, — ответил Олсон.
Короткий пролет мраморных ступеней вел к хорошо освещенному вестибюлю, на стенах отблескивала штукатурка с каменной крошкой, в проемах темнели массивные черные двери. Ожидая увидеть стол и администратора за ним, я повертел головой, читая таблички. «Бухгалтерия». «Хозяйственный отдел». «Архив».
Присмирев в обстановке закрытого учреждения, Дон Олсон перехватил мой взгляд и безмолвно показал на дверь с табличкой «Приемное отделение».
— Спасибо, — сказал я, чтобы нарушить тишину.
Но Олсон только кивнул.
В приемном отделении вдоль бледно-голубой стены выстроились четыре пластиковых стула, на длинной белой стойке лежали планшеты с пришпиленными бумагами и шариковые ручки, привязанные к тонким бечевкам. Дородная женщина в очках с толстыми стеклами посмотрела на нас из-за стойки. Не успел я подойти, она сказала что-то хорошенькой, с заостренными чертами лица женщине родом с Цейлона или из Индии, та проворно поднялась и скрылась за дверью в дальней стене кабинета. Рядом с дверью висела большая фотография в рамке: красный сарай в желтом поле. Вид у сарая был заброшенный.
— Вы к доктору Гринграссу или кто-то из вас поступает к нам в стационар?
— Мы к доктору Гринграссу, — ответил я.
— И пришли навестить мистера Блая. Говарда.
— Именно так, — сказал я, удивляясь, что доктор Гринграсс сообщил это персоналу.
Она просияла:
— Мы все очень любим Говарда.
Хорошенькая азиатка вернулась с толстой папкой в руке.
— Правда, мы все любим Говарда, Парджита?
Парджита вопросительно взглянула на меня:
— Ой, да мы все просто без ума от него.
Она села на место и уставилась в монитор, отрешившись от всего.
Не утратив присутствия духа, ее коллега подтолкнула ко мне планшет:
— Пока я доложу доктору Гринграссу о вашем приходе, будьте добры, заполните вот эти обязательные формы. Говард так взволнован вашим визитом! Он никак не мог решить, что надеть, для него это такое событие. Я ради этого случая дала ему рубашку мужа, и та пришлась ему впору. Так что похвалите его за рубашку.
Я подписал бланк, не читая, и передал планшет Олсону.
— Сейчас, прошу вас, присядьте, а я позову доктора.
Мы уселись и смотрели, как она звонит. Парджита хмурилась за монитором, изредка щелкая клавишами.
— А вы — его дальние родственники? — спросила женщина.
— Некоторым образом, — ответил я.
— Он был так находчив, когда просил меня ему помочь. Он сказал: «Мирабель повернулась к нему и спросила: «Джон, это новая рубашка? Я так люблю, когда ты надеваешь все новое»».
— Это из романа «Лунные сны»?
— Можно безошибочно определить, когда Говард влюбляется в новую книгу. Это произведение он будет цитировать еще очень-очень долго.
Парджита вздохнула и вновь поднялась с места. Она исчезла за дверью рядом с фотографией заброшенного сарая.
— Милая фотография, — сказал я.
— Благодарю вас. Это сняла наша пациентка. — Тоскливое выражение промелькнуло на ее лице. — Через несколько дней после того, как повесили снимок, она покончила с собой. Бедная женщина рассказала доктору Гринграссу, что, когда увидела фотографию висящей здесь, она осознала, что никто на всем белом свете не понимал ее и никогда не поймет. Он усилил лекарственную терапию, но недостаточно, по словам Парджиты. Не сказала бы, что она эксперт.
Я не нашелся, что ответить.
Задняя дверь распахнулась, и в кабинет ворвался седой мужчина в прозрачных пластиковых очках, в белом халате. Он потирал руки, улыбался и переводил взгляд с Олсона на меня и обратно. Парджита явилась парой секунд позже.
— Так-так, отличный денек, добро пожаловать, джентльмены, добро пожаловать. Вы, как я понимаю, мистер Гарвелл и мистер Олсон? Ну конечно же. Мы рады приветствовать вас.
Он вышел из-за стойки, все еще пытаясь собраться с мыслями. Наконец он сделал верное предположение и протянул мне руку:
— А вас особенно, мистер Гарвелл. Я ваш большой почитатель, истинный почитатель.
