Энн Райс - Талтос
– Сделай это быстро, – прошептала она. – Мы помедлим во второй раз. Наполни меня…
Но он не нуждался в указаниях.
– Сильнее, сильнее, – шептала она сквозь стиснутые зубы.
Член вошел в нее, потрясая своим размером, причинял боль, царапал… Но эта боль была великолепна, исключительна, совершенна. Она сжала член в себе, собрав все силы, которые у нее оставались, но мышцы ослабли и не подчинялись командам – израненное тело предавало ее.
Не имело значения. Он жестоко сокрушил ее, и она кончила, не признаваясь в том ни стоном, ни вздохом, и застыла, опустошенная, с пылающим лицом, с распростертыми безвольными руками, а затем сжала его со всей силой, до боли… А он снова и снова входил в нее могучими рывками, которые резко вскидывали его вверх, а затем заставляли падать в ее объятия, – влажного, знакомого и безумно любимого. Майкл…
Он освободил ее. Он был не в состоянии сразу же начать снова. Этого можно было ожидать. Лицо его покрылось каплями пота, волосы прилипли ко лбу.
Роуан спокойно лежала в прохладе комнаты, нагая, и следила за движением лопастей вентилятора под потолком – странно медленным, почти гипнотическим.
«Лежи спокойно», – приказала она своему телу, своему лону, своему внутреннему «я». Она лежала в полудреме, мысленно обращаясь к воспоминаниям прошлого. Руки Лэшера… Неожиданно Роуан почувствовала, что страшится и одновременно желает его. Дикое, похотливое божество – да, он мог казаться таковым, – но он был человеком, грубым человеком, притом с громадным любящим сердцем Он был столь божественно груб и божественно прост – совершенно ослепительный, жестокий и простой.
Майкл выбрался из кровати. Роуан не сомневалась, что он вскоре уснет. А вот она не сможет.
Но он встал и снова оделся, достав чистую одежду из шкафа в ванной. Он стоял спиной к ней, и когда обернулся, свет из ванной озарил его лицо.
– Почему ты это сделала? Почему ты ушла с ним?
Слова прозвучали словно вопль души.
– Ш-ш-ш! – Она села и приложила палец к губам. – Не возвращайся к этому. Можешь возненавидеть меня, если тебе…
– Ненавидеть тебя? Господи, как ты можешь говорить мне такое? Днем и ночью я только и твердил, что люблю тебя! – Он подошел к кровати и оперся на нее руками. Он возвышался над ней, чудовищно прекрасный в своей ярости. – Как ты могла оставить меня подобным образом? – Он плакал. – Как?
Майкл обошел вокруг кровати и внезапно схватил Роуан за обнаженные руки, причиняя ей невыносимую боль.
– Не смей это делать! – вскрикнула она, пытаясь сдерживать голос, осознавая безобразность сцены, испытывая панический ужас… – Не смей бить меня, я тебя предупреждаю. Это то, что делал он, что он делал снова, и снова, и снова. Я убью тебя, если ты меня ударишь!
Ей удалось высвободиться, и она перекатилась на другую сторону кровати и бросилась в ванную, где холодные мраморные плитки пола словно обожгли босые ступни.
«Убить его? Проклятье! Если ты не остановишь себя, сама, собственной волей, ты со своей силой можешь убить Майкла!»
Сколько раз она пыталась сделать это с Лэшером, плюя на него, с жалкой ненавистью твердя себе: «Убей его, убей его, убей его», – а он только смеялся. А этот человек умрет, если она ударит его своей невидимой яростью. Он умрет, как умирали другие – грязные, жуткие убийцы, искалечившие ее жизнь.
Ужас. Тишина, покой в комнате. Она медленно повернулась, посмотрела сквозь дверь и увидела его, стоящего возле кровати, спокойно смотрящего на нее.
– Мне следовало бы опасаться тебя, – сказал он, – но я не буду. Боюсь только одного. Что ты не любишь меня.
– Ох, но я люблю тебя, – отозвалась она. – И всегда любила. Всегда.
Плечи его на миг опустились, всего на миг, и он отвернулся от нее снова. Он был жестоко ранен, но никогда больше она не увидит на его лице того беззащитного выражения, которое появлялось раньше. Никогда больше он не проявит к ней искреннюю нежность.
У окна, выходящего на веранду, стояло кресло, и он по привычке направился к нему и сел, все еще отвернувшись от нее.
«И я собираюсь ранить тебя снова», – подумала она.
Ей хотелось подойти, поговорить с ним, прикоснуться к нему еще раз. Поговорить так, как в первый день после того, как она пришла в себя, похоронив свою единственную дочь – единственную, которая у нее была, – под дубом. Ей хотелось открыть ему теперь свою абсолютную любовь и разгорающееся волнение, которое она чувствовала тогда, свою абсолютную любовь, бездумную и стремительную, без малейших предосторожностей.
Но, казалось, это совершенно недостижимо, после того как сказаны были последние слова.
Она подняла руки и с силой провела ими по волосам. Затем, скорее всего механически, потянулась к кранам душа.
Под струями воды мысли обрели четкость – возможно, впервые после произошедшего. Шум был приятен, а горячая вода ласкова.
Оказалось, у нее скопилось невероятное богатство платьев, из которых можно было выбрать подходящие на разные случаи жизни. Немыслимое количество одежды в стенных шкафах сбивало с толку. В конце концов она выбрала брюки из мягкой шерсти – старые брюки, которые носила вечность тому назад в Сан-Франциско. А поверх надела обманчиво тяжелый с виду, свободный хлопчатобумажный свитер.
Весенние вечера еще весьма прохладны. И было приятно ощущать себя снова в одежде, которую любила сама. Кто, подумала она, мог купить ей все эти красивые платья?
Она расчесала волосы, закрыла глаза и подумала: «Ты можешь потерять его, и на это есть причина, если не поговоришь с ним теперь, если не объяснишься с ним еще раз, если не постараешься побороть свой собственный инстинктивный страх перед словами и не подойдешь к нему».
Роуан отложила щетку. Майкл стоял в дверях. Она никогда не запиралась на замок. Не сделала это и теперь. Увидев на его лице спокойное, понимающее выражение, Роуан почувствовала огромное облегчение. И чуть не заплакала.
– Я люблю тебя, Майкл, – сказала она. – И готова прокричать это на весь мир. Я никогда не переставала любить тебя. Все дело в тщеславии и гордости, а молчание… молчание означало неудачу души при попытке вылечить и укрепить себя или, быть может, необходимое отступление, к которому стремится душа, как если бы она была неким эгоистичным организмом.
Он слушал внимательно, слегка хмурясь. Лицо оставалось спокойным, но уже не принимало выражения невинности, как прежде. Глаза, огромные и блестящие как всегда, смотрели жестко, и под ними залегли печальные тени.
– Не представляю, как мог бы обидеть тебя именно теперь, Роуан, – произнес он, – я в самом деле не могу, просто не могу.
– Майкл, но…
– Нет, позволь мне сказать. Я знаю, что с тобой случилось. Знаю, что он сделал. Поверь, знаю. Но я не имею права винить тебя, сердиться на тебя, обижать тебя так же. Не имею!
