Ольга Воликова - Городские легенды
Паук тоже пострадал: одна из его лап оказалась наполовину отрубленной моим ударом. Лиловая слизь струилась из раны, а поврежденная конечность изогнулась вопросительным знаком, подтянувшись к туловищу. Он зашипел, чуть подавшись вперед, угрожающе подняв передние лапы. Удивительно, но в его шипении мне почудилась неуверенность. Паук сотни лет, затаившись, сидел в своем логове в багровых глубинах дьявольского зеркала, и сотни лет пожирал людей, случайно или намеренно разгадавших его тайну. А теперь перед ним стоял вооруженный человек, готовый дорого продать свою жизнь. Он не привык сражаться в открытую, хотя превосходил меня в силе и скорости. Страшная воля чудовища встала напротив воли человека. Я взмахнул саблей, и паук попятился, еще выше подняв лапы.
Его неуверенность придала мне сил и вселила надежду. Я забыл о боли.
– Сдохни! – процедил я сквозь зубы и, сделав быстрый шаг вперед, рубанул сплеча.
Паук отскочил, но на этот раз значительно медленнее – наполовину отрубленная лапа мешала ему. Я последовал за ним, рубя саблей воздух и высекая искры из хрусталя. За мной оставалась кровавая дорожка: кровь, капающая с руки, не унималась. Паук уворачивался и пятился, изредка угрожающе шипя. Наконец мне удалось загнать его в угол, образованный двумя прозрачными гранями. Он мог бы забраться на стену, но это означало на миг подставиться под удар. И тут он снова заскрипел жвалами, но на этот раз звук не причинял боли. Напротив, он был приятен и чем-то напоминал пение. Я ненароком глянул в алые глаза и неожиданно понял, что не могу отвести взгляд. Мир вдруг сузился до россыпи алых, словно карбункулы глаз. Они обрели глубину, и я почувствовал всю древность, мудрость и… доброту существа, криво стоящего на семи лапах напротив меня. Мир вокруг наполнился шепотом, гармонично вплетавшимся в "пение" паука. Моя ненависть уходила, словно вода в песок, а вместе с ней исчезали силы. Я сначала опустил саблю, а потом и вовсе разжал пальцы. Клинок глухо звякнул о хрусталь. В благодарность паук усилил "пение", вплетая в него новые ноты, доселе неведомые мне. Песнь была прекрасной, и я вдруг понял, что по моим щекам катятся слезы раскаяния. Я стыдился того, что вступил в эту прекрасную хрустальную обитель как враг, с поднятым оружием, стыдился того, что ранил ее радушного хозяина, раскаивался в своем намерении убить. Сзади что-то кричала девушка, но я не обращал внимания на ее слова: их полностью заглушало пение паука. "Нет, только не прекращая петь, пожалуйста!" – молил я беззвучно. Я никогда не слышал ничего прекрасней.
Продолжая петь, паук двинулся вперед, сначала осторожно, а потом уверенней. Я отстраненно наблюдал за ним, продолжая внимать божественным звукам. Никакие наркотики не могли бы принести такого наслаждения – все мое существо молило только о том, чтобы звуки не прекращались.
И паук, радушный хозяин, пел все громче. В его песне появлялись новые акценты, она становилась торжествующей по мере того, как он подползал все ближе, осторожно цокая когтями по хрустальному полу. Наконец он дотронулся когтем до моего ботинка. Я зачарованно глядел в алые глаза. Тогда он поднял передние лапы и вцепился когтями в мои бедра, медленно подтягивая свое раздувшееся тело наверх. Я пошатнулся – паук был очень тяжелым – но устоял. Он полз вверх по моему телу, цепляясь когтями, и ни на мгновение не прекращая пение. В местах, куда он вонзал когти, оставались глубокие кровоточащие раны, но я воспринимал эту боль с радостью, как бесконечно малую плату за возможность слушать его пение. Наконец паук устроился на моей груди, уцепившись когтями. Я безучастно наблюдал как кровь, вытекающая из ран на груди, впитывается в его пурпурную шкуру. Казалось, он еще потяжелел, и чтобы он не упал, мне пришлось податься чуть-чуть назад, сместив центр тяжести. Пение его теперь наполнялось радостью, чистой и прекрасной, и я разделял эту радость вместе с пауком. Все тело дрожало в экстазе, от нахлынувших чувств слезы потоком текли из глаз. Это было так прекрасно, что даже боль от ран ушла куда-то далеко, на границы сознания. В мире осталось только прекрасное пение и алые глаза, теперь приблизившиеся вплотную к моему лицу. Я любил их больше всего на свете. Но какой-то звук, не давал мне полностью погрузиться в сладкую пучину наслаждения. Какое-то несделанное дело мешало мне. Голос на границе сознания.
– Алексей Павлович! Алексей Павлович! – кто-то плачет? Почему?
Голос мешал мне отдаться экстатическому удовольствию, назойливым комаром жужжа на границе, отвлекая на себя драгоценное внимание.
Когти впились глубже, царапнув по ребрам, и я глухо застонал от сладкой боли.
Снова плач. Алые глаза немного отступили. Паук, продолжая петь, приник к моей груди. Снова боль, на этот раз от клыков. И тут я увидел девушку. Глаза у нее опухли от слез, но в стиснутых руках она твердо держала саблю. "Алина… Кто такая Алина?" Мое сознание странным образом оказалось вывернутым. Я помнил ее имя, но не узнавал. "Моя студентка… Что такое студентка?" Пока алые глаза не смотрели на меня, сознание немного прояснялось. Но я не хотел прояснения. Все чего я желал – чтобы песнь не прекращалась, а алые глаза продолжали смотреть на меня.
Изогнутая полоса стали взметнулась над головой девушки. И опустилась с неотвратимостью гильотины. Я еще успел повернуться вбок, чтобы удар не задел паука, устроившегося у меня на груди, но сабля вскользь ударила его по спине. Пение прекратилось, и паук пронзительно заскрежетал от боли.
В ту же секунду мое сознание освободилось от оков злого колдовства. Это потом я буду с тоской вспоминать пение паука, одновременно страшась и желая его больше всего на свете. А сейчас я дернулся и изо всех ударил кулаком в мягкое волосатое брюхо. Паук, прочертив еще несколько кровавых полос по моей груди, сорвался и упал на пол, зашипев и заскрежетав. По его спине проходила широкая лиловая полоса. Прежде чем Алина успела поднять саблю во второй раз, он прыгнул на нее, сбив девушку с ног. Но я уже пришел в себя. Прежде чем он успел запустить в нее свои когти, я изо всех сил пнул его в бок, отбросив в сторону. Он упал на спину, угрожающе подняв лапы, но я сразу же с размаху придавил паука ногой, лишая главного козыря – скорости. Ногу мгновенно пронзила страшная боль, – черные когти пронзили икру в нескольких местах. Но я пока держался.
– Саблю!!! – не своим голосом прохрипел или прокричал я.
В руку ткнулся стальной эфес. Я наотмашь ударил тварь. Брызнула лиловая слизь, а я наносил удар за ударом, вкладывая в них всю силу, всю ненависть, все отвращение, всю боль. Паук скрипел жвалами и рвал мою ногу, превращая икру в кровавые лохмотья, но я не останавливался. Наконец он замолчал, а лапы скукожились, прижавшись к брюху. Я продолжил рубить, разрубая его тело на части. Но алые глаза по-прежнему стояли передо мной, сколько бы я ни рубил, разбрызгивая фиолетовую кровь по сверкающему хрусталю. Не помню, сколько это продолжалось, но, в конце концов, я остановился. Ненавистная тварь была изрублена на куски. Я повернулся, ища взглядом Алину.
