Александр Анин - Миллион миллионов, или За колёсиком
– Нет, нет, пусти, – кряхтит Мария.
Она пытается вырваться, да куда там! Карл-Хайнц сдавил её так, что темнеет в глазах.
– Zum letzten Mal, zum Abschied, na und, Mascha? – В последний раз, на прощанье, а, Маша?
– Найн! Найн! – дёргается она из последних сил, вспомнив единственное знакомое ей немецкое слово.
– Verstehe nicht! – Не понимаю! – тихо ржет Карл-Хайнц и больно шлёпает её по ягодице. – Verstehe nicht, Hure! – Не понимаю, сучка!
– Lass ihr, lass ihr! – Ну, давай её, давай!
Фридрих спереди лапает Марию за груди, задирает на ней платье, с вывертом щиплет ляжки.
– Wo? Direkt hiere, Dummpkopf? – Где? Прямо здесь что ли, дурак? – пыхтит сзади Карл-Хайнц.
– Wo-wo! Selbst Dummkopf! In Sauna, hier! – Где – где! Сам дурак! В бане, вот где!
И уже ей быстрым, прерывающимся шёпотом:
– Mascha, zierst Du dich nicht, zierst Du dich nicht… komm, denn erblickt man uns… komm, das gefaehllst Dich… das gefaehllst Dich immer… komm schneller… – Маша, не ломайся, не ломайся… ну, пойдём, а то увидят… пойдём, тебе же нравится… тебе всегда нравилось… ну, давай быстрее…
От этой тарабарщины, от этого шёпота у Марии ещё больше кружится голова, Карл-Хайнц лезет в вырез платья, мнёт груди, добирается до сосков, его огромный жёсткий член упирается ей в зад.
И Мария сдаётся. Подталкиваемая сзади Карл-Хайнцем и влекомая спереди Фридрихом, она, спотыкаясь, двигается в сторону сауны, вот уже распахивается деревянная дверь, её протаскивают через предбанник и в темноте парилки две пары уверенных рук высоко, до подмышек, задирают на ней платье.
Мхов уже ничего не спрашивает у Семёна, да и Семёна рядом с ним нет, он присоединился к компании своей жены и вместе со всеми хохочет над анекдотами Олега. В пьяной голове Мхова носятся обрывки необязательных, не связанных друг с другом мыслей, они беспрестанно всплывают в мозгу и никакую из них он не успевает додумать. Между тем, он хочет остановиться на чём-нибудь именно необязательном, чтобы таким образом хоть ненадолго отвлечься от множества других мыслей, неудобных именно своей обязательностью и ещё тем, что они порождают вопросы, на которые нет ответов. Впрочем, одна необязательная мысль словно цепляется за какой-то острый край (может быть, за стрелки часов, на которые он мельком смотрит) и начинает раскручиваться по направлению к времени, вернее, к словам Алексея о невозможности путешествовать по времени.
А из головы Марии все мысли вытеснены наплывающим оргазмом. Два сопящих, фыркающих жеребца сразу с двух сторон, как это было уже не раз, нагнетают в неё горячий пар наслаждения. Только на этот раз уж слишком горячий. Мария чувствует, что она не просто мокрая – пот стекает по всему телу щекочущими струями. То же самое происходит и с этими двумя – зажатая между ними, она просто купается в немецком пивном поте. Жарко, очень жарко, быстрее бы. И немцы, молодцы, своё дело знают – ещё несколько энергичных толчков, и внутри Марии взрывается молочно-шоколадная бомба. Взрывная волна обжигающим сиропом мгновенно обволакивает сердце, достигает самых отдалённых уголков организма; ещё секунда и, брошенная на колени, взахлёб скулящая Мария привычно подставляет лицо, рот и груди под густые выплески немецкой спермы.
– Oh, mein Gott! Ohouu! Bumse Deine! Ohuu! Maedchen! – О, мой бог! оооу! ёб твою! ууау! девочка! – ревут на разные голоса Карл-Хайнц и Фридрих, трясут над ней своими набухшими членами.
Излившись, они торопливо натягивают брюки, шумно отдуваются.
– Na was fuer eine Hitze, wohin? Sauna is aus, – Ну и жара, откуда? Сауна же не включена, – прерывисто дыша, удивляется Фридрих.
– Schneller, schneller druecken wir uns schneller, – Быстрей, быстрей выметаемся, – торопит Карл-Хайнц.
Мария, изнемогая от жары, наспех одёргивает платье, трусами вытирает с грудей и лица липкие, размытые потом следы страсти.
– Hab nicht verstanden! – Не понял! – раздаётся вдруг в темноте удивлённо-растерянный голос Карл-Хайнца. – Was fuer eine Scheisse?! – Что за дерьмо?!
– Was noch? – Что ещё? – это Фридрих.
– Na die Tuer selbst! – Да дверь!
Слышно как Карл-Хайнц что есть силы дёргает дверную ручку.
– Was mit der Tuer? – Что дверь? – спрашивает Фридрих, чиркая зажигалкой.
– Beigeschlafene Tuer offnet sich nicht! – Ёбаная дверь не открывается! – в скупом пляшущем свете Карл-Хайнц бросается на дверь всем телом.
Без толку, дверь не поддаётся, немец, задыхаясь, трёт ушибленное плечо.
– Что ты делаешь?! Услышат! – обливаясь потом, сдавленно кричит Мария.
Зажигалка гаснет.
– Gib mir, – Дай я, – угрюмо говорит Фридрих.
Удар. Ещё удар.
– Scheisse! Wir sind geschlossen! – Дерьмо! Нас заперли!
– Зачем вы?! Нас же услышат, идиоты! – паникует Мария.
– Wir sind geschlossen! Wer?! Was fuer eine Scheisse?! – Нас заперли! Кто?! Какого хрена?!
Карл-Хайнц подступает к Марии.
Фридрих снова чиркает зажигалкой.
Мария, всё ещё не понимая, приближается к двери, дёргает туда-сюда за ручку.
– Нас что, заперли? – в панике шепчет она. – А почему так жарко?
– Was fuer eine Scheisse?! Was fuer eine Scheisse?! – Какого хрена?! Какого хрена?! – не унимается Карл-Хайнц.
– Wir beisen hier ins Gras, – Мы здесь сдохнем, – вдруг тихо говорит Фридрих.
Он стоит в углу возле каменки, светит себе зажигалкой и стряхивает обильный пот с ладони на серые, гладкие камни. Крупные капли, едва достигнув поверхности кладки, с коротким шкворчанием превращаются в сухой пар.
– Sauna is ein. Scheissehund. – Сауна включена. Собачье дерьмо.
Фридрих в изнеможении опускается на пол, рвёт на себе ворот рубашки.
– Сауна включена, – обречённо роняет Мария, садится рядом с Фридрихом и принимается плакать.
– Was fuer eine Scheisse, was fuer eine Scheisse, – Какого хрена, какого хрена, – тупо повторяет Карл-Хайнц.
В сауне уже нечем дышать. Воздух раскалился настолько, что обжигает глаза и лёгкие, словно живое пламя.
Мхов, сидя в ротонде, думает: «Если, конечно, представить время в виде линии, типа бесконечной реки, текущей из будущего в прошлое, а человека – сидящим неподвижно на берегу этой реки, то он действительно не может путешествовать по времени, это время само течёт мимо него. Получается, что человек существует вовсе не во времени, а рядом с ним, в неком околовременном пространстве. И вот время течёт и течёт, и человек, находящийся в раз и навсегда определённой точке возле реки-времени, что называется, живёт, то есть, переживает ощущения, которые он испытывает в каждую конкретную единицу времени: к примеру, сидит и пьёт с приятелями за столом, или кончает на девке. Ага. И вот только он приготовился кончать, а тут время как-то сломалось, закруглилось и остановилось, получается вечный кайф. И, наоборот, в такой ситуации человек, не могущий кончить на страшной бабе, обречён вечно испытывать это страшное ощущение…»
