Александр Варго - Гример
– Ее нет в могиле, – сумел выдавить я из себя, хотя и понимал, что хожу по краю.
– Почему вы так решили?
– Я бы не хотел отвечать на этот вопрос. Но знаю точно. Ее здесь нет.
– И я это знала прежде, чем вы решились признаться.
– Откуда?
– По документам она похоронена в другом месте. А этот участок даже кладбищем официально не считается. Вы раскапывали могилу? Хорошо, хорошо, можете не отвечать однозначно. Я ваш ответ знаю и без слов. Просто так сильно испачкаться глиной можно было только здесь и ночью, днем человек осторожнее.
– Там бревно в гробу было, обычное еловое бревно, – признался я. – И что теперь? Эксгумация?
– Какая эксгумация? Одумайтесь. Во-первых, вы тут уже покопались. Во-вторых, гроб с бревном – юридически это никакая не могила. Так, имитация, что-то вроде песчаного замка, построенного на пляже. За такие вещи даже к административной ответственности привлечь сложно.
– Неужели?
– А вы как думали?
– Зачем это все нужно?
– Кому? – спросила в свою очередь Быстрова. – Слишком много вопросов и никаких ответов, если не опираться на мистику. А я, не забывайте, следователь по профессии. Всякая мистика имеет свое объяснение.
Я понимал, что уже и так наговорил ей лишнего. Мог бы рассказать и про Михаила, который-то и обнаружил труп бомжа. Но я ему обещал молчать. Да и информация ничего не давала для пытливого ума Ольги Николаевны.
– Церковь, церковь на кладбище… – проговорила она, глядя на часовню. – А ведь покойный бомж там побывал. Не хотите зайти? Иногда случаются интересные открытия. У меня сильное подозрение, что во всем этом замешаны большие деньги.
– Не их же вы собираетесь отыскать в часовне? А зайти не помешает. Сам хотел, да вот находка помешала.
Старая липа у входа в часовню разрослась так сильно, что мы чувствовали себя под ее кроной, как в пещере. В тени позванивали сонные комары, спрятавшиеся сюда от солнца. На почерневшей и покосившейся от времени и непогоды дощатой двери в храм висел амбарный замок. Быстрова припала к двери ухом, прислушалась. Я тоже обратился в слух. Внутри слышался тихий неясный гул, словно с десяток человек переговаривались тихим-тихим шепотом.
– Голуби воркуют, наверное, – предположила Ольга Николаевна, однако мне в это слабо верилось. – Нужно поискать другой вход.
Мы, продираясь сквозь подступающие к самым бревенчатым стенам заросли дикой малины и шиповника, обошли строение. Нижние окна оказались забиты почерневшими обрезками досок. До верхних, сохранивших местами остатки стекол, было не добраться – высоко.
– Придется ломать, – предложил я.
– Не хотелось бы. Я, во всяком случае, принимать в этом участия не могу. Должность не позволяет.
– Тогда отвернитесь, чтобы не видеть.
– Это уже слишком. Я просто постою рядом с вами.
– Как хотите.
Я ухватился за навесной замок двумя руками и дернул, упершись ногой в притолоку. Мне даже показалось, что кто-то толкнул меня в грудь – так стремительно я отлетел от двери, продолжая сжимать замок. Пробой вылетел из трухлявого дерева без всякого сопротивления.
– Вот уж точно, заставь дурака богу молиться… – проговорил я, когда Ольга Николаевна попыталась помочь мне выбраться из кустов. – Я сам.
– Вы против равноправия мужчин и женщин?
– Просто я привык решать свои проблемы сам.
Пока мы обменивались любезностями, дверь, скрипнув, сама отворилась, будто нас приглашали внутрь.
– И зайду я тоже первым, – твердо сказал я. – Пропускать вперед не стану.
– Я и не претендую. – Быстрова слегка опасалась, что чувствовалось по ее голосу; возможно, поэтому она добавила, успокаивая себя: – Дверь была закрыта снаружи, значит, внутри – никого.
– Ничего это не значит, – осторожно толкая приоткрытую дверь, произнес я.
Мы вошли внутрь. Под ногами гнулись, похрустывали прогнившие доски. Местами на них росли бледные грибы-альбиносы. Пахло плесенью. Свет пробивался через щели в заколоченных окнах, прорезал внутренности заброшенной часовни золотистыми пластами, как сквозь жалюзи.
– Невеселое место, – заметил я.
– В морге веселее? – попыталась шутить следователь.
– Там больше жизни.
Дорогу нам перегораживала нижняя часть гроба. Матерчатая обивка с золотой нитью давно уже разлезлась, от нее остались лишь клочья, напоминавшие истлевшую кожу. Рядом высились грудой остатки разломанного иконостаса. Сквозь пыль и копоть угадывались левкасные лики. Паутина свисала с балок, покачивалась на сквозняке. Плафон купола тонул в темноте. Именно оттуда и исходил неясный гул, похожий на перешептывание.
– Здесь все же бывают люди, – Быстрова указала на «тропинку», протоптанную в пыли. – Пойдем и мы по их следам?
– Иначе зачем мы забрались сюда? – Я вновь двинулся впереди, через пустое основание гроба все же пришлось переступить. – Откуда оно здесь?
– Или захоронение в подвале часовни разграбили, или же это просто подставка под гроб для отпевания. Во всяком случае, в таких в землю не зарывают – у него высокие ножки. Да и не похоже, чтобы он в земле побывал.
Мы шли осторожно, как по минному полю, стараясь не отступать от протоптанной «тропинки» ни на йоту. Может, оно и правильно. Доски настолько прогнили, что в любой момент мы могли провалиться в подпол, а так существовала надежда, что раз выдержали других, выдержат и нас.
– Про захоронение в подвале вы знаете или просто так сказали? – Я задержался у деревянного столба, поддерживающего балку. Его древесина была еще очень крепкая, смолистая, на уровне груди в столбе виднелось множество следов от ножа – словно дятел тут полдня долбил.
– Догадываюсь. Часовня на кладбище, особенно в имении – это обычно фамильный склеп, который…
Быстрова не успела договорить, за мной послышался грохот. Когда я обернулся, то Ольги Николаевны уже не увидел; прямо за мной виднелась неровная дыра в гнилом полу, над ней клубами поднималась пыль.
– Эй, вы в порядке? – крикнул я и, рискуя сам свалиться в подполье, подошел к самому краю и присел на корточки.
Ни черта нельзя было рассмотреть – темнота и пыль, в которую врезался пласт солнечного света, лившегося в щель окна. Внизу послышалась возня.
– Сама еще не знаю. Нога болит. Вроде целая.
Наконец-то пыль немного осела. Я увидел Быстрову, она сидела на выложенном красным кирпичом полу и старательно ощупывала ногу.
– Подвернула.
Глубина была небольшой – метра два с половиной, три. Только сейчас я сообразил, что доски не просто так обвалились, здесь был люк. Он и рухнул вместе с гнилыми креплениями. Зато уцелела деревянная лесенка из свежих, явно современных досок. Они еще не успели потерять свой нежно-желтый цвет.
Я уже спрыгнул, стоял рядом с Ольгой Николаевной.
– Подняться можете?
– Попробую.
Уцепившись за мой локоть, следователь встала. Мы осмотрелись. Подполье не было похоже на фамильный склеп – во всяком случае, мы не наблюдали ниш для захоронений. Оно простиралось под всей площадью часовни, возможно, даже уходило дальше, но этого было уже не рассмотреть. В низком помещении отчетливо слышалось мое и Ольги Николаевны дыхания.
– Фонарик не прихватили, – вздохнул я.
– Почему же нет? – даже немного обиделась Быстрова. – Забываете о моей профессии? – Она вытащила из кармашка миниатюрный, тонкий, как авторучка, фонарик.
Вспыхнул, пронзил темноту лучик яркого света. Его остановила дощатая перегородка. Она не достигала стены ни с одной из сторон; вплотную к ней стоял самодельный стол, заваленный всяким барахлом. Тут уже не виднелось пыли. Вещами, возможно, часто пользовались или вообще разложили их недавно.
– Это уже интересно… – Поводя фонариком из стороны в сторону, Быстрова рассматривала странные предметы.
Ярко-красным лаком отливала экзотическая маска. Тут же находились деревянные палочки с пучками перьев на концах, напоминавшие дротики для игры в дартс. Причем палочки туго обвивали разноцветные шерстяные нитки.
– Маскарадный набор, – не нашелся я, что и сказать – так странно было видеть этнографические экспонаты в подвале православной часовни.
Ольга Николаевна брала вещи осторожно, за краешки кончиками пальцев, как делала бы это при обыске, осматривала и аккуратно возвращала на прежнее место.
– Если бы маскарад… – Она сняла перевернутую картонную коробку, под ней оказалась деревянная шкатулка не то с иероглифами, не то с какими-то другими таинственными знаками на крышке.
Я удивился, как ловко следователь открыла ее замочек тонкой проволочкой – разогнутой канцелярской скрепкой, припасенной в кармане. Внутренности шкатулки оказались выстланы бумажным бархатом. Небольшой тряпичный сверточек, россыпь портновских булавок, спиртовка, скальпель и кусок, как мне показалось, хозяйственного мыла.
– Мыло-то здесь зачем? – спросил я.
– А наличие остального вам понятно? Это, кстати, не мыло, понюхайте и убедитесь.
