Ирина Лазарева - Старое пианино
Я был поражен, кроме того, убедился, что незнакомец не был гостем в доме, а явился откуда-то извне. Я твердо решил выяснить, кто он такой и откуда взялся, поэтому незаметно последовал за ним. Но стоило ему скрыться за поворотом в боковую аллею, как сей джентльмен пропал, буквально испарился. Я бросился туда-сюда, но спрятаться там было негде. Даже, если бы он рванул по-спринтерски к заброшенному строению бывшей конюшни, я успел бы его засечь. Я все же заглянул в конюшню и чуть не поплатился за это зрением: огромная черная птица с криком метнулась мне в лицо, выпустив хищные когти, я едва успел увернуться, но зевать не стал, сразу выскочил наружу, не дожидаясь новой атаки.
— А что за птица? — заинтересовался Михалыч.
— Коршун, но необыкновенно крупный. А главное, абсолютно черный. Дело в том, что окраска взрослого черного коршуна на самом деле темно-бурая, брюхо светлее, с пестринами, верх головы светлый. А этот саженно-черный без малейших просветов. Я сам натуралист, но таких крупных и черных особей не припомню, в нашем лесу ничего подобного не водилось. О диковинной птице я вечером рассказал напарнику. Мы пришли в конюшню на следующий день, взяли фотокамеру, но птицы не обнаружили.
— А может, орел? — предположил Ярик.
— Нет, что ты, орлы здесь не водятся.
— А Лиза, что случилось с Лизой? — все не терпелось Максиму.
— С того дня она начала меня сторониться. Мои визиты стали ей неприятны. Она грубила мне, открыто гнала от себя. Я был отвергнут и невыносимо страдал. В то же время она никуда не ходила, ни с кем не встречалась. Для меня ее поведение было загадкой, но я, сам не знаю почему, был твердо уверен, что причина ее холодности — таинственный незнакомец.
— Не могу простить тебе, Вася, что ты не предупредил меня о незваном госте, — посетовал Веренский. — Хотя винить некого: все, что случилось — следствие моей низости, жадности, тщеславия.
Я поздно заметил, что Лиза переменилась. Когда хватился, она была уже почти невменяемой. Она перестала есть, спать, могла часами сидеть и смотреть в одну точку, на расспросы не отвечала. Я решил обратиться к врачам.
Поздним вечером я зашел к Лизе, чтобы уговорить ее лечь на обследование в клинику. Она готовилась ко сну, на ней был легкий пеньюар поверх ночной сорочки. Я стал говорить с ней, но она не отвечала и смотрела на меня как-то странно, напряженно, взволнованно, в то же время не вникая в смысл моих слов.
— Лиза, ты слушаешь меня? — тихо спросил я и взял ее за печи.
Она отстранилась с непередаваемым выражением, как будто в моем прикосновении было что-то нечистое.
— Лиза, да что с тобой?! — воскликнул я. — Скажи хоть слово, не молчи, умоляю, доченька!
— Я тебе больше не дочь, — сказала она чужим голосом. — У меня нет родителей. Я ухожу от вас к мужчине, которого люблю.
— К кому? — опешил я. — К Васе?
Она зло расхохоталась. Мне не доводилось слышать, чтобы моя дочь так смеялась.
— Она уходит ко мне, — раздался у меня за спиной голос, который я узнал мгновенно. Меня прошиб холодный пот. Я как и в первый раз ощутил дыхание тлена и что-то неимоверно давящее, тоскливое.
Я медленно повернул голову, все еще надеясь, что ненавистный голос мне померещился, но нет — это был он, Себ, во всем блеске своего гибельного обаяния, сарказма, сокрушительного притяжения всех низменных соблазнов, он был стихией разрушения, апофеозом зла.
Я закричал и отшатнулся, ужас пронзил меня с головы до ног.
— Прочь, демон, — задохнулся я, отгораживаясь от него руками. Меня трясло, я еле выговаривал слова. — Я перекрыл тебе доступ в наш мир, как ты здесь оказался?
— Жалкий, презренный червь, — зашипел он мне в лицо, словно огромная черная змея. Глаза у него занялись огнем, и чем больше он свирепел, тем огонь этот светлел, пока не раскалился добела, как металл в тигле. — Ты стоишь того, чтобы превратить тебя в кучку пепла. Я ведь сказал тебе, что за обман придется платить. Для начала я заберу твою дочь, а после придумаю для тебя самую мучительную казнь.
— Ты ждал девятнадцать лет? — беспомощно пролепетал я, плохо соображая, что говорю.
— Глупец, что значат для бессмертного девятнадцать лет? Бестолковый, дрянной человечишка. Ты равняешь меня с собой? Кого ты хотел перехитрить, ничтожный слизняк?
Он подошел к Лизе и властно обнял ее одной рукой, другую положил ей на грудь и сделал это на редкость непристойно, как обращаются с продажной девкой. Лицо у него при этом было циничное, губы искривила грязная улыбка.
— Справная деваха, молочная, откормленная, ты хорошо за ней смотрел, молодец! Есть чем позабавиться. Ты хочешь ублажить меня, Лиза?
Моя девочка, невинная, чистая душа обняла похабника и прижалась к его груди с выражением счастливого ожидания на лице. Он стал грубо ласкать ее, целовать и раздевать на моих глазах, его руки бесстыдно сновали по ее телу, она отвечала ему сладострастными телодвижениями, еще немного, и они совокупились бы у меня на глазах. Представьте чувства отца при подобном зрелище.
Я бросился к ним, пытался вырвать ее из объятий негодяя. Он оттолкнул меня одним неуловимым движением руки, достаточным, чтобы я врезался в стену и долго потом приходил в себя.
Тогда я подполз к ногам Лизы, умолял, плакал, просил не уходить с Себом, но она была отравлена, околдована, ничего не воспринимала, неистово льнула к развратнику и вместо ответа ударила меня ногой в лицо. Все, что было в прошлом, стало ей ненавистно, даже мать. Я позвал Галину, не объясняя, кто такой Себ, надеялся, что она повлияет на дочь. Лиза наговорила ей ужасных, грубых, оскорбительных вещей, я не хочу сейчас этого повторять. У бедняжки Гали и без того было больное сердце, а тут от потрясения у нее случился жесточайший приступ.
— Чего ты хочешь?! — в истерике закричал я Себу, поддерживая бесчувственную жену. — Решил извести мою семью?
— Ступай к пианино и открой врата, — приказал Себ. — Потом ты принесешь мне книгу, как обещал. Я знаю, ты спрятал ее в одном из храмов, которыми забит этот мерзкий городишко. Только после этого получишь обратно дочь и займешься здоровьем жены.
Я умолял его позволить вызвать к Гале врача, но он был непреклонен. Ноги у меня подкашивались, не помню, как я добрался до кабинета, в голове был полный сумбур. И все же магическая пьеса плотно сидела в памяти, мало того — ее помнили мои пальцы.
Я начал играть. Что-то было сводящее с ума в этой проклятой музыке, отчего я забыл жену, Лизу, нависшие надо мной несчастья, слился с роковыми звуками воедино и открыл портал. Комната поплыла, стены перекосились, прямые линии сломались, потекли, вновь повеяло затхлостью и холодом, до меня донеслись издалека какие-то хриплые голоса.
