Питер Хэйнинг - Комната с призраком
Истерзанный любовным недугом, граф не был в состоянии безболезненно перенести такой удар судьбы. Оцепенев от изумления, он не мог вымолвить ни одного слова. Долго тянулось тягостное молчание, пока услужливое воображение не нарисовало ему прелестный облик его избранницы. Пораженный чудовищным несоответствием, разум его заподозрил подлог: может быть, верные друзья, чтобы избавить его от мучений, применили ложь во спасение и подослали к нему цыганку? Но откуда у нее оказалось кольцо? Неужели его возлюбленная приняла участие в заговоре? Дрожь пробежала по его жилам от этого ужасного предположения, и тогда он решил подвергнуть цыганку строгому допросу и заставить ее самой уличить себя во лжи. „Если вы действительно та очаровательная девушка, за которую себя выдаете, — начал он, — и которой я посвятил свое сердце, то мы завтра же сыграем свадьбу, ибо слово рыцаря нерушимо. Однако вы должны представить веские доказательства своей правоты. Потому прошу вас принять прежний облик, в котором вы появлялись на протяжении двух вечеров; выпрямитесь, сделайте свое тело стройным, как у молодой сосенки; соскоблите с кожи гадкую чешую, приличную разве что змеям; измените цвет своего лица, — и я, клянусь вам, предложу вам руку свою и сердце. Но если вы не сможете удовлетворить моего требования, у меня будут все основания посчитать вас бесстыдной самозванкой и воровкой, заслуживающей строгого наказания“. — „Увы! — горько вздохнула на его слова Матильда. — Если одно только великолепие моей красоты ослепило ваши глаза, то горе мне, когда безжалостное время или роковой случай лишит меня мимолетных достоинств; когда годы оплетут сетями морщин мое лицо и придавят к земле мое тело. Чем станут тогда все ваши клятвы и обещания?“
Графа Конрада смутила эта речь, которую он никак не ожидал услышать из уст кухонной прислуги. „Красота лишь покоряет мужское сердце, — сказал он задумчиво, — дело добродетели — хранить узы любви“, — „Хорошо, я согласна удовлетворить ваши требования, — сказала цыганка. — Моя судьба принадлежит вашему сердцу“.
Граф Конрад был в нерешительности: мелькнувшая было надежда сменилась страхом нового обмана; он призвал к себе старую Гертруду и дал ей строгое поручение: „Отведи цыганку в ее комнату и стой у двери, пока она не переоденется в чистую одежду“. Будучи не способна отгадать намерения своего господина, старая Гертруда взяла под надзор свою пленницу. Когда они поднимались по лестнице в ее спаленку, она удивленно спросила: „Если у тебя есть приличная одежда, почему ты не показала ее мне?“ Но, рассудив, что у цыганки вряд ли может быть что-нибудь, способное ее украсить, предложила ей свою помощь. Она перечислила содержимое своего гардероба, предмет за предметом, которыми полстолетия назад завоевывала мужские сердца, и невольно слезы воспоминания увлажнили ее глаза. Однако Матильда совсем не слушала ее; она только спросила кусок мыла и таз для мытья рук, потом удалилась в свою спаленку и заперла за собой дверь, в то время как ее провожатая расположилась стоять на часах.
Полный надежд, рыцарь оставил постель, облачился в наиболее изящный костюм и удалился в гостиную, чтобы там провести оставшиеся минуты в ожидании конца своего любовного приключения. Время, казалось, нарочно замедлило свой ход, и в нетерпении рыцарь заметался по комнате из угла в угол. Но только большая стрелка итальянских часов на здании городского университета указала шесть часов, как двери гостиной медленно распахнулись, и переливчатый шорох шелкового платья возвестил о появлении своей обладательницы. Матильда была прекрасна; казалось, она, подобно богине Любви, источает вокруг себя сияющий ореол света. Граф Конрад громко воскликнул и пал у ее ног, опьяненный любовью. „Кто ты? Земная смертная или Афродита? Увидь меня распростертым у твоих ног, готовым повторять вновь и вновь свою клятву и подтвердить ее еще более торжественным обетом, при условии, если вы не сочтете ниже своего достоинства принять мою руку и сердце“.
Прекрасная леди склонилась над рыцарем: „Осторожнее, сир, не будьте слишком опрометчивы в своих словах. Сейчас вы видите меня в истинном облике, но во всех отношениях я остаюсь для вас незнакомой. Не прельщайтесь обманчивым блеском и не торопитесь расточать клятвы. На вашей руке надето кольцо, и только в вашей власти достойно распорядиться им“. Граф Конрад сорвал его с руки и преподнес своей возлюбленной, и она покорилась. „Впредь, — сказала она, — ты господин моего сердца. У меня нет больше тайн от тебя. Я — дочь Зигфрида Смелого, отважного и благородного рыцаря, чья несчастливая судьба хорошо известна тебе. Я с трудом бежала из разоренного дома моего отца и под крышей твоего дворца нашла себе приют и защиту“. Долго она рассказывала ему свою историю, не пропуская ничего, и даже упомянула о волшебном подарке нимфы; и, слушая ее дивную повесть, граф Конрад совершенно забыл, что не далее, как несколько часов назад, стоял на краю могилы. На следующий день он вышел из ордена и помчался сзывать гостей на свою свадьбу; на сей раз приглашенные гости, рассевшись за пышным столом, не нашли на нем ни одного лишнего прибора. Вот это был пир! Удался на славу и веселье всего города Аугсбурга. Только одна старая Гертруда не принимала участия в празднестве: неожиданное появление прекрасной леди так сильно испугало ее, что она перевернулась со стула, когда стояла на часах у дверей ее спальни; несчастливое падение обернулось для нее тяжелыми переломами и ушибами.
Медовый месяц счастливая пара провела в городе Аугсбурге в невинных радостях и в душевном веселье. Часто нежная Матильда, по велению страсти, склонялась на грудь супруга и с простодушием чистого сердца изливала на него свою любовь. Однажды она с улыбкой потребовала: „Если в твоей груди затаилось хотя бы одно самое малое желание, доверь его мне, и я не обижу тебя. А мне более не о чем желать, единственное мое желание уже исполнилось. Но если у тебя в чем-нибудь возникнет нужда, знай, что волшебный орех может исполнить еще одну просьбу; я милостиво дарю ее тебе“. Граф Конрад обнял свою прелестную жену с нежностью и запротестовал: „Ничего мне не нужно на этой земле, моя любовь; единственно молю Бога, чтобы он не прервал нашего счастья“. Мускатный орех потерял всю свою ценность в глазах его милой обладательницы, и она сохраняла его лишь как память о своей крестной.
Мать графа Конрада все еще была жива. Она коротала свое вдовство в уединении фамильного поместья. Матильда, признательная свекрови за сына, часто порывалась навестить ее, чтобы попросить благословения и развеять ее одиночество. Однако граф был непреклонен и всегда находил веские причины, чтобы отменить этот визит. Напротив, он предложил Матильде летом отправиться в поместье, доставшееся ему от брата, которое близко прилегало к вотчине храброго Зигфрида. Матильда с радостью согласилась. Давно желала она посетить свой родной дом, где прошло ее детство, но все было недосуг. И когда наступило лето, ее желание исполнилось, даже без помощи волшебного ореха. С торжественной грустью бродила она по развалинам замка, на могиле родителей уронила благодарную слезу и, припомнив место, где должен был находиться источник, пошла туда. Увы, сколько ни бросала она камешков в воду, все было напрасно; она даже не пожалела мускатный орех, но он только поплыл, словно пузырек воздуха, и Матильде пришлось доставать его из воды. Нимфа не хотела появиться перед своей крестницей, хотя близились другие крестины: молодая леди готовилась подарить мужу ребенка. Она принесла ему мальчика; он был прекрасен, как Купидон. Радость настолько захлестнула нежных родителей, что они чуть не задушили его в своих объятиях. Мать совсем не выпускала его из рук. Она сама следила за каждым движением невинного младенца, хотя граф и нанял благовоспитанную кормилицу ухаживать за ребенком. На третью ночь после его рождения, когда весь дом был объят беспробудным сном и легкая дремота завладела бдительной матерью, случилось несчастье: при пробуждении Матильда не нашла на руках своего ребенка. Застигнутая врасплох, она стала звать кормилицу голосом, полным ужаса: „Кормилица, кормилица, куда вы унесли моего мальчика?“ — „Благородная леди, — отвечала кормилица, — дитя спит на ваших руках“. Кровать и спальную комнату тщательно обыскали, но ничего не нашли, кроме маленьких пятнышек на полу. Кормилица, разглядев, что это пятна крови, подняла страшный крик: „Господи Боже мой! Всеми святыми молю тебя, помилуй нас! Великий Гриффин был здесь — это он унес нашего мальчика!“ Горькая весть разнеслась по всему дому. Долго леди оплакивала потерю любимого первенца; столько слез пролила она, что высохли розы на ее щеках. Сир Конрад же был безутешен. Хотя вера в Великого Гриффина ни на одно горчичное зернышко не тяготила его душу, он, не найдя никаких правдоподобных объяснений случившемуся, дал болтовне кормилицы полную свободу и занялся заботой о своей любимой жене; и она, чтобы не тяготить его любящее сердце, принудила себя принять неунывающий вид.
