Говард Лавкрафт - Азатот
Разбросанные всюду сады тоже выглядели весьма зловеще – очень уж непривычными были растения, раскачивавшиеся на ветру по сторонам широких аллей. Преобладали, как ни странно, гигантские папоротники – иногда зеленые, а иногда отвратительно бледные, цвета поганки. Местами над зарослями поднимались пальмы с тонкими коленчатыми, как у бамбука, стволами.
Были там также росшие пучками подобия цикадовых[3], заросли странных темно-зеленых кустарников и деревья, напоминавшие по виду хвойные. Цветы – мелкие, бледные и совершенно мне незнакомые – были высажены в клумбах различной конфигурации и во множестве виднелись просто среди травы. На отдельных террасах или в разбитых на крышах садах можно было увидеть более крупные и яркие цветы, отнюдь не радовавшие глаз своими отвратительно-хищными формами – эти, вне всякого сомнения, были плодами искусственной селекции. Невероятной величины и окраски грибы располагались в соответствии с определенной схемой, что выдавало наличие хорошо развитой садоводческой традиции. В больших парках внизу еще можно было заметить стремление сохранить естественный растительных покров, но садики на крышах были ухожены вплоть до фигурной стрижки кустов и деревьев. Небо почти постоянно было затянуто тучами, временами я становился свидетелем потрясающих грозовых ливней. Изредка появлялось и солнце – оно было куда крупнее обычного – или луна, на поверхности который я не смог обнаружить никаких известных мне примет. В одном-двух случаях, когда небо прояснялось, я мог наблюдать созвездия, но почти ничего не узнавал. Даже те немногие, что казались мне знакомыми, были как-то странно искажены и смещены; по их положению на небе я определил, что нахожусь где-то в южном полушарии, в районе тропика Козерога.
Дальний горизонт скрывался в дымке, сквозь которую я различал за пределами города полосу джунглей, состоявших из гигантских папоротников, пальм, лепидодендронов[4] и сигиллярий[5] -все это фантастическое нагромождение крон, стволов и ветвей призрачно колебалось в поднимавшихся от земли потоках испарений. В воздухе над городом чувствовалось перемещение каких-то тел, но пока еще я не мог разглядеть их как следует.
Начиная с осени 1914 года меня начали посещать сны, в которых я как бы совершал медленный полет над городом и его окрестностями. Я видел широкие дороги, уходившие через дремучие заросли к другим расположенным поблизости городам столь же причудливо-мрачной архитектуры. Я видел чудовищные сооружения из черного либо радужного камня на полянах и расчищенных участках леса и длинные дамбы, перерезавшие темное пространство болот. Однажды подо мной открылось протянувшаяся на много миль равнина, сплошь усеянная руинами базальтовых строений, близких по стилю к тем лишенным окон, закругленным башням, что привлекли мое внимание еще в первом городе.
И только много позднее я в первый раз увидел море – туманное пространство, уходившее в бесконечность за каменными молами одного из гигантских городов и отвлекавшее утомленный взор от этого невероятного скопления дворцов, куполов и арок.
3
Как я уже отмечал, эти видения далеко не сразу начали проявлять свою зловещую природу. Многим людям, случается. снятся и более странные сны -составленные из бессвязных обрывков дневных впечатлений, картин и прочитанных книг, прихотью воображения слитых в одну фантастическую сюжетную форму.
Иной раз я пытался воспринимать свои сны как нечто вполне естественное, хотя никогда ранее не был предрасположен к вещам подобного рода. Часть из этих кажущихся аномальными явлений – убеждал я себя – в действительности могли иметь массу самых простых и обыденных источников, выследить и раскрыть которые мне не удавалось по каким-то чисто субъективным причинам; другие же могли отражать почерпнутые из книг сведения о растительном мире и прочих деталях жизни планеты в доисторическую эпоху, каких-нибудь сто пятьдесят миллионов лет назад – в Пермский или Триасовый период.
По прошествии нескольких месяцев, однако, чувство страха начало постепенно брать верх над всеми остальными. Сны к тому времени уже приобрели вид непосредственно личных воспоминаний, тогда-то я и попробовал провести связь между ними и абстрактными ощущениями иного рода – наличием некого барьера, блокирующего отдельные участки моей памяти, нарушением временного восприятия, пребыванием в моем теле чуждого мне разума в период между 1908 и 1913 годами, и, наконец, необъяснимым отвращением к своему внешнему облику, которое я так и не смог в себе побороть.
Когда же в мои сны начали проникать отдельные конкретные подробности, постоянно испытываемый мной ужас возрос тысячекратно, и однажды – это случилось в октябре 1915 года – я решил предпринять кое-какие практические шаги. Именно с того дня я приступил к интенсивному изучению всех прошлых случаев амнезии, чувствуя, что мне необходимо найти реальное объяснение всему, что со мной происходит, и вырваться из сжимающих мое сознание тисков.
Однако – как об этом уже говорилось – первые же результаты исследований оказали на меня совершенно противоположное действие. Я был потрясен, узнав, насколько полно дублировались мои сны: в ряде аналогичных случаев, особенно если учесть, что многие описания их были сделаны задолго до того, как человечество достигло современного уровня геологических знаний – таким образом была опровергнута моя идея о книжном происхождении представлявшихся мне доисторических ландшафтов.
Вдобавок ко всему, многие отчеты содержали ряд самых неожиданных рассуждений, связанных с картинами огромных дворцов, садов, джунглей и прочих уже знакомых мне по снам вещей. Ладно бы речь шла только о самом зрелище и оставленных им смутных и тяжелых впечатлениях, но отдельные встречавшиеся мне мысли граничили с откровенным безумием или же с откровенным богохульством. Самым страшным было то, что мои собственные псевдовоспоминания приобрели как бы дополнительный импульс, позаимствовав многое из прочитанного. При этом большинство врачей по-прежнему считали продолжение моих поисков наиболее целесообразным и разумным в данной ситуации.
Тогда же я основательно взялся за изучение психологии; Уянгейт вскоре последовал моему примеру – именно эти занятия положили начало его научной деятельности и принесли ему впоследствии профессорскую должность. В 1917-1918 годах я прослушал специальный курс лекций в Мискатоникском университете. Мой интерес к вопросам медицины, истории, антропологии с годами не ослабевал; я предпринял серию поездок в отдаленные библиотеки, в конечном счете добравшись до мало кому известных трудов по мистике и черной магии, столь привлекавших некогда моего не в меру любознательного двойника. Среди прочих мне попались и несколько книг, побывавших когда-то в его – то есть в моих собственных- руках, и я с волнением прочел пометки на полях и даже поправки, внесенные прямо в текст странным уродливым почерком и в выражениях, указывающих на несвойственные нормальному человеку стиль и образ мышления.
