Призраки Гарварда - Серрителла Франческа

Они сели за маленький столик в задней части кафешки; его медная столешница щеголяла сотнями крошечных выбоин, вмятин и царапин. Кади изумилась, что от чашек оставались такие шрамы, а у их с Мэттом ран не было ни отметины.

Кади налила ему чашку горячего янтарного чая.

– Как год прошел, нормально?

– А у тебя? – Мэтт склонил голову к плечу. – Ответ – не то чтобы, но ты последняя, кому я стал бы жаловаться.

– Ну, можешь и пожаловаться. Отчасти я именно поэтому и хотела с тобой поговорить. Ты единственный, кто понимает. Как ты и сказал, для нас это место другое. Остальным я кажусь психом.

Мэтт кивнул.:

– Знакомо. Я в основном пытаюсь отвлечься, иногда даже получается. Я не особо в ладах с «самопомощью», – с презрением изобразил он кавычки, – но начал ходить на службы в Мемориальную церковь. Не знаю, как тебе такое, но мне идет на пользу. Я много работаю в церковном студенческом центре, он недавно открылся, так что это по сути единственное место, где я не тусил с Эриком, и оно дает мне передохнуть от воспоминаний. Там я даже могу ясно мыслить.

Кади скучала по способности «ясно мыслить». Сейчас она могла думать только о том, как бы завести разговор о болезни Эрика, когда Мэтт только что рассказывал, как пытается его забыть. Кади с трудом могла поднять на Мэтта взгляд, и ей стало интересно, неужели ее боль столь же очевидна. В любом случае она теряла терпение. Молчание прервал Мэтт:

– Прости, что я не приехал на похороны. Дерьмово с моей стороны, я до сих пор чувствую себя паршиво. – Он отпил из чашки, и Кади увидела, что у него дрожит рука. – Я не мог смотреть в глаза твоей семье.

– Мэтт, – мягко произнесла Кади, жалея, что они слишком мало знакомы, чтобы она могла коснуться его в утешение.

Она вспомнила, как узнала, что в ночь, когда Эрик выпрыгнул в окно, Мэтта не было в комнате; он всю ночь провел в библиотеке, готовился к утреннему экзамену. Когда Кади искала виноватых, его имя определенно приходило ей на ум, однако в то время ее злость вырывалась спонтанными вспышками, и большинство упреков бумерангом прилетали обратно к ней же самой. Глядя на Мэтта сейчас, Кади чувствовала лишь сострадание. Мэтт оставался другом ее брата в самые тяжелые для того времена; Мэтт поддерживал его, а Кади и родители – нет. Она разочаровалась в нем, когда он пропустил похороны, но теперь понимала и взаимную оплошность – ее семья ни разу его не проведала.

– Надеюсь, ты понимаешь, что мы тебя ни в чем не виним. – А затем Кади услышала из своих уст все те, затасканные фразочки, которые так ненавидела: – Эрик был болен. Ты не виноват, никто не виноват. Эрик сам так решил.

– Я должен был оставаться рядом. – Лицо и шея Мэтта покраснели. – Я знал, что дела плохи, но так продолжалось уже столько, что я, наверное, уже привык. Считал, что он так и будет дрейфовать. А теперь постоянно думаю о том, что все сложилось бы иначе, не останься я допоздна в Кэботе готовиться к дурацкому тесту.

– Нет, не надо. Ты не мог следить за ним неотрывно, это не твоя обязанность. И ты не мог ожидать, что он так поступит, этого никто не ожидал.

– Даже если я не мог его остановить, я думаю, а что, если бы я оказался рядом и вызвал «Скорую»? Что, если бы они добрались до него быстрее? Что, если бы его как-то можно было спасти?

– Никак. Он погиб при ударе.

Погиб при ударе – Кади заговорила как мать. После смерти Эрика мать помешалась на точной последовательности событий перед роковым падением сына, она выслеживала каждого прибывшего на вызов и каждого гарвардского служащего. Она часто проговаривала самой себе, и Кади, и ее отцу последние моменты жизни Эрика. Охваченный скорбью разум зацикливается на определенных деталях, и тот факт, что ее сын не мучился в свой последний миг, как будто облегчало боль осознания, насколько он страдал все время до этого. Кади, с другой стороны, не могла утешиться этими подробностями. Они лишь питали ее кошмарные сны и придавали воображению острую, как нож, ясность памяти. Внутренним взором Кади могла увидеть сцену смерти Эрика так, словно видела ее собственными глазами. «Погиб при ударе» – короткие, но безжалостные и жестокие слова. Иногда Кади жалела, что он не принял таблетки, чтобы она могла по крайней мере представить на его лице спокойствие.

Но, может, здесь Мэтт был больше похож на ее мать.

Кади продолжила:

– Кто-то вызвал девять-один-один, мы так и не узнали кто, и «Скорая» тут же приехала, но никто уже ничего не мог поделать.

– Правда?

Кади кивнула.

Мэтт шмыгнул носом и сморгнул влагу с припухших глаз.

– Наверное, было глупо думать, что это меня утешит. – Он сделал медленный глоток и снова посмотрел на Кади: – В общем-то, ты и не должна меня утешать. Ты хотела поговорить об Эрике, верно?

– Ничего страшного?

Мэтт кивнул.

Кади глубоко вздохнула и попыталась вспомнить вопросы, которые репетировала.

– Худшие проявления симптомов шизофрении случались у Эрика именно здесь, на учебе, а когда он приезжал домой, я старалась дать ему отдых от разговоров о них. Но мне кажется, будто я совсем не знаю того брата, который покончил с собой, и это как-то… неправильно. Я хочу знать правду о том, что творилось с ним в последний год… над чем он работал, какой была болезнь. Надеялась, что ты поможешь восполнить пробелы.

– Эрик не то чтобы особо говорил со мной о симптомах. Ну, наверное, жаловался на лекарства время от времени, но уж точно не распространялся подробнее.

– Но ты ведь с ним жил и наверняка видел в нем перемены.

– Ага.

Кади видела, что Мэтту явно некомфортно, но должна была узнать больше.

– Тогда что ты заметил первым?

– Он начал замыкаться. Мы перестали дурачиться как раньше. Были дни, когда он становился совсем тихим, даже как будто выпадал. Или наоборот – беспокойным, дерганым, трещал без умолку. Тогда я и понял – что-то не так.

– Ты знаешь, слышал ли он голоса?

Мэтт пожал плечами:

– Как уже сказал, ему не нравилось говорить на эту тему. Когда он поделился, что ему диагностировали шизофрению, я догадался, что такой симптом мог иметь место – я смотрю телик, – но Эрик не распространялся. Мы все реже общались, особенно той, последней зимой, когда он, наверное, стал параноиком.

– Как так?

– Он стал суперскрытным. Запирал дверь спальни на замок, отказывался говорить, над чем работает, уходил из комнаты и молчал, если я спрашивал, куда он собрался. Я был его лучшим другом, и он мне не доверял. Я понимал, что это все болезнь виновата, но, знаешь, все-таки обидно.

Мэтт высморкался в салфетку.

– Я, наверное, воспринял все слишком близко к сердцу, но перестал пытаться идти на контакт. Забил. Забил на Эрика. – Стоило ему произнести имя, как на глаза снова навернулись слезы. – Теперь мне ужасно жаль.

– Понимаю, – сочувственно произнесла Кади. – Я тоже дала задний ход. Было нелегко, а ты тут один с ним имел дело.

Мэтт снял очки, вытер глаза.

– Не хочу, чтобы ты думала, будто я все время сидел в комнате и вел себя с ним как мудак. Я его любил, он меня выматывал, но я его любил как брата.

– Я знаю…

– Он отстранился от меня, не наоборот. Его никогда не было дома, он практически жил в Научном Центре, круглые сутки работал с куратором. Или по ее поручениям бегал, если не в лаборатории сидел. Мне казалось, что он меня избегал. Мы перестали вместе есть… Господи, говорю как ревнивая жена.

«Круглые сутки». Кади вспомнила Прокоп на сегодняшней лекции – харизматичную, властную и, как теперь она увидела, привлекательную. И голос Роберта: «Я был, наверное, в нее влюблен».

– Он сблизился с той кураторшей. Помешался. Клянусь, как сходил на какую-то ее пару весной первого курса, не затыкался о ней. А после, думаю, вообще на все ее занятия записался. Никого другого в кураторы по Бауэру не хотел. Бросил все, чтобы уделять больше времени тому, что она от него хотела. Он считал ее гением.

Память вновь воскресила тот голос: «Я жаждал снискать ее одобрения». Подозрение, что Эрик восхищался профессором Прокоп не только с научной стороны, но Кади не хотелось принимать идеи, которые подсказывал странный голос в ее голове.