С. Браун - Живые зомби
Банальное раскаяние и извинения вряд ли помогут; я столько раз мысленно их повторял, что теперь они как заученная роль опытного актера. Раньше в них чувствовалось душевное волнение, они были полны смысла. Сейчас это пустые слова — мантра, читаемая по принуждению, неискренне, и потому не приносящая облегчения. И все же их не перестаешь повторять, потому что это удобно и помогает закрыть глаза на реальные причины своей неудовлетворенности.
Спросите любого из живых, о чем он мечтает, и какой бы бредовой ни показалась мечта — лишенной оснований или невероятной, — вряд ли она будет недостижимой. Богатство, слава, пластическая операция, чтобы выглядеть как Мэрилин Монро… Придумали даже методику экстракорпорального оплодотворения, которая позволит мужчинам вынашивать плод в кишечнике.
Дико? Да. Немыслимо? Нет.
У большинства живых мертвецов, существование которых уже само по себе дико и немыслимо, мечта одна — вернуть себе жизнь, и она неосуществима. Безосновательна. Недостижима. И все-таки она есть, витает в наших головах, как воздушный шар высоко в небе — простое слово, которое дразнит и преследует нас и не дает забыть о том, как много мы потеряли.
Надежда.
Человеку свойственно верить в хорошее. Какие бы трудности, неудачи и разочарования ни встречались на пути, нужно выдюжить во что бы то ни стало, и однажды успех придет. Но если зомби теоретически уже не люди, что тогда свойственно нам? На что прикажете надеяться? Куда стремиться?
Заниматься саморазвитием?
Совершенствоваться духовно?
Сдерживать тление?
Гражданских прав у нас нет, а если уж на то пошло, то и конституционных тоже. С какой стати нам надеяться на хорошее? Где искать стимул к достижению каких бы то ни было целей, если высшая цель — наша единственная мечта — нереальна?
Разглядываю надгробие Рейчел, обвожу пальцем ее имя, затем ложусь и прижимаюсь ухом к земле: а вдруг сквозь толщу земли я услышу, как она меня зовет. Но слышен лишь звук приближающегося автомобиля.
На Олд-Сан-Хосе-роуд вспыхивает свет фар, мимо проносится машина. Кто в ней сидит, разглядеть не могу, но представляю: за рулем мужчина, рядом на пассажирском сиденье его жена, а сзади — их дочь. Это могла бы быть моя семья. Это была бы моя семья. Если бы я не заснул и все не разрушил.
«Ты ничего не разрушил, — звучит в голове голос мамы. — Ты совершил ошибку, и теперь тебе нужно научиться с этим жить».
Она выдала мне это пару месяцев назад, и мне захотелось иметь аппетит голливудских зомби: сожрать бы ее мозги, чтоб заткнулась. Она понятия не имеет, с чем мне приходится мириться и что я потерял. Сейчас я понимаю: она всего лишь пыталась утешить меня. И несмотря на ее слишком уж оптимистичный взгляд на загнивание собственного сына, она была права. Мне следует научиться извлекать пользу из сложившихся обстоятельств.
Встав на ноги, обдумываю уроки, которые в течение нескольких последних месяцев Хелен пытается нам преподать, высказывания, которые она так любит писать на доске.
ПОЧЕМУ МЫ ЗДЕСЬ?
ОБРЕТИТЕ ЦЕЛЬ.
НИКОГДА НЕ СДАВАТЬСЯ.
И тут до меня доходит, что моих маршей протеста и петиции отнюдь недостаточно. Нужно разрушить границы своего существования. Бросить вызов обществу, поставившему на мне клеймо «не человек». В конце концов, что я потеряю, если стану отстаивать свои права? Если быть разлагающимся трупом без прав и будущего еще не худшее, что могло случиться со мной, вряд ли так уж далеко до самого дна.
В какой-то мере привыкнуть к оскорблениям может каждый, но приходит время, когда нужно постоять за себя. Как говорит Рей, если у тебя нет чего-то, в чем ты нуждаешься, пойди и достань.
Рано или поздно придется помогать себе самому.
Глава 26
На автобусной остановке возле нашего дома стоит обычная скамейка без навеса. Весьма приятное место в теплую солнечную погоду. А промозглым ноябрьским днем от ожидания автобуса удовольствия не больше, чем от использованного подгузника. Хотя мне ли жаловаться: если бы власти округа не заставляли пассажиров общественного транспорта мокнуть под дождем, у меня, по-видимому, не было бы никаких шансов.
Ни один из троих человек на остановке не замечает стоящего неподалеку зомби в плащ-накидке. Большинство живых — разудалые молодцы, когда гуляют в толпе своих собратьев или проносятся мимо в автомобилях. Встреча с зомби лицом к лицу вызывает у них нервную дрожь. Особенно неожиданная.
К примеру, на автобусной остановке.
Или в очереди за билетами в театр.
Или в мясной лавке.
Поглядываю из-под капюшона, радуюсь дождю и маскирующему карандашу с тональником, которые купила для меня мама. На ярком солнце, наложи я хоть тонну грима, мне ни за что не зайти незамеченным так далеко. И пусть я все еще подволакиваю левую ногу, сегодня моя походка не так подозрительна.
Я даже представить себе не мог, как спокоен я буду. Организм просто напоминает: такое положение чревато большими неприятностями. Разум или сознание — или как это называется? — распознает угрозу, но поскольку мозг больше не передает сигналы опасности в надпочечники, — которые один черт не работают, — то тело и не в курсе, что сейчас ему надлежит быть в состоянии боевой тревоги. Пока никто не остановил на мне изучающий взгляд, со мной все отлично.
В подошедший автобус 71-го маршрута, следующий в Монтерей с заездом в Уотсонвилль, гуськом входят живые. Вслед за ними я встаю на подножку и вваливаюсь в салон последним, не успев оскандалиться, — чрезвычайно приятное начало дня.
Хотя мои органы чувств работают не так, как раньше, когда нервные окончания еще функционировали, а между клетками передавались импульсы, я взволнован. Чувствую себя отважным первопроходцем, отправившимся в края, где не ступала нога зомби. Типа воскресшего капитана Кирка[11].
Интересно, Роза Паркс[12] испытывала те же чувства?
Расплатившись за проезд, я разворачиваюсь, и вид наполовину заполненного автобуса вводит меня в ступор.
Я в окружении живых.
Если я поплетусь в конец салона, то привлеку внимание. Автобус не успеет и от остановки отойти, как меня выкинут или отправят в приют для животных. А если займу место впереди, то мимо будут ходить другие пассажиры, да еще того и гляди кто-нибудь усядется рядом.
— Сэр, займите место, — просит водитель.
Возможно, из-за того, что народ в автобусе не сводит с меня глаз, или потому, что живой обратился ко мне без тени злости, а может, от мысли, что я оскверняю память Розы Паркс, ступор отпускает, и я падаю на первое свободное сиденье, за два ряда от водителя. Раз уж я смог притвориться живым, то прикинуться спящим — если кому-нибудь приспичит сесть рядом — точно труда не составит, и я подвигаюсь к окну.
