С. Браун - Живые зомби
— Чувак, — обращается ко мне Джерри, — чем займешься дальше?
Не успев осознать, что делаю, пишу: «Поеду навестить дочь».
— Замечательно! — радуется Хелен.
— Когда? — спрашивает Рита.
— Чувак, а я и не знал, что у тебя есть дочь, — изумляется Джерри.
Будь у меня возможность говорить, я бы стал заикаться.
«Завтра», — пишу я.
— Что ж, поздравляю! — говорит Хелен. — Ты сделаешь большой шаг вперед. На следующем собрании ждем от тебя рассказа, как все пройдет.
Будь у меня возможность покрыться потом, я бы весь блестел.
Не желая отвечать на дальнейшие расспросы о моей воображаемой поездке к дочери, хватаю рюкзак и прошу разрешения выйти по нужде. Вернувшись, стою у порога комнаты и наблюдаю за остальными.
Рей ведет беседу с Йеном: склонился и почти шепчет ему в ухо; Йен кивает головой. Джерри подставил Бет свои мозги, а та ковыряет в них пальцем. Рита смеется над чем-то вместе с Хелен, а Наоми и Лесли обсуждают Карла, который стоит поодаль с видом одновременно конфузливым и сердитым. Близнецы молчат и наслаждаются обществом друг друга.
Не могу заставить себя войти.
Тела некоторых зомби как ходячие носители паразитов для научных опытов: кишмя кишат бактериями, грибками и личинками. Этим бедолагам не посчастливилось, их не успели забальзамировать, и теперь они вынуждены терпеть гнилостное разложение — мышцы у них разрушаются, кожа становится склизкой, а внутренние органы разжижаются до состояния куриного бульона.
Среди зомби этих неудачников называют не иначе как кончеными.
Вот таким конченым я и чувствую себя сейчас.
Не знаю, с чего мне пришло в голову выдумать историю о том, что я хочу съездить к Энни. Слишком увлекся своей ролью? Или так на меня подействовало воспоминание о встрече с девочкой в парке? Не важно. Мне не следовало врать. Точно, конченый!
Пока никто не заметил, я делаю шаг назад и направляюсь к выходу.
Понимаю, это плохая идея — идти одному, особенно поздним вечером, и вполне возможно, что, уходя, я лишь все усугубляю, но мне совсем не хочется и дальше врать о поездке к Энни. Особенно Рите.
Хорошо хоть нет дождя. А поскольку после семи все магазины в городке уже закрыты, можно идти боковыми улочками, не боясь нарваться на оскорбления и попытки оторвать конечности. И все же я знаю, живые здесь: слышу, как они толкутся возле пиццерии, ожидая, когда освободится столик, как садятся в машины, отобедав в ресторане, ржут и болтают заплетающимися языками на выходе из паба.
Эти звуки будят щемящую тоску. Бесплодные мечтания. Обиду. Хочу, чтобы эти звуки издавал я. Хочу наслаждаться ночной жизнью. Хочу, перебрав коктейлей, вываливаться из бара под веселый дружеский гогот. Вместо этого приходится ковылять в тишине, боясь попасть в свет фонарей.
Я не могу зайти в бар и пить, пока не отстегнется печень. Не могу прогуляться по пляжу в раздумьях о собственной жизни. И не хочу идти домой, сидеть в одиночестве у телевизора и слушать, как из-за меня ссорятся родители.
Остается лишь одно место, куда мне можно пойти.
Глава 25
Место, на котором раскинулось кладбище Соквел, даже щедро залитое светом почти полной луны, эстетичным не назовешь. В отличие от мягких, холеных газонов кладбища Эвергрин, здесь на бесплодной земле растут лишь одуванчики и другие сорные травы. Надгробия и мемориальные доски — а многие из них стоят здесь уже более сотни лет — едва виднеются в зарослях сорняков. Большие участки в центре покрыты ковром из увядающей, а то и вовсе засохшей травы.
По крайней мере тут знают, как создать приличествующую случаю атмосферу.
В середине стоит самый высокий на всем погосте кипарис, чуть ли не идеально ровный, с щеточкой зелени сверху и единственной торчащей в сторону веткой. Остальные побеги срезаны по самый ствол, из-за чего дерево изрядно напоминает нашего однорукого Тома.
Сразу за кипарисом, перед большим белым камнем, надписанным просто «Дэвис Пек», раскопана земля. Интересно, в связи со скорым прибытием хозяина или, наоборот, с его внезапным отъездом? В любом случае это открытая могила, вход в лоно смерти, при виде которого меня бросает в дрожь. Возможно, потому что я знаю — такое же было приготовлено и для меня. Возможно, потому что я буквально стоял на краю собственной могилы. Или потому что я видел слишком много фильмов о зомби. Так или иначе, я обхожу стороной место Дэвиса Пека и пытаюсь отвлечься чтением надписей на могильных камнях.
Элинор Демонт умерла в 1920 году в возрасте шестидесяти лет; ее надгробие стоит под склонившимся дубом. На другом памятнике с одним только именем — Лилит — свернулась клубочком мраморная кошка. Есть здесь и могила Санта-Клауса, — по крайней мере, так именовали Альберта Мойера (1917–1987).
Одни участки отличаются оригинальными памятниками, другие — необычным ландшафтным дизайном: украшены лилиями, веерными кленами, кактусами или дорожками из тротуарной плитки. Это исключения. Большинство участков запущены, надгробия выгорели на солнце, стерлись, покрыты мхом и заляпаны птичьим пометом.
Могильный камень моей жены — один из самых новых.
До сих пор не понимаю, почему я вернулся, а Рейчел нет. И точного ответа ждать неоткуда. Его не дадут ни ученые, ни правительство, ни «Уикли уорлд ньюс». О причинах воскрешения мертвецов выдвигают гипотезы генетики, однако утверждать наверняка не возьмется никто. Разве что поклонники набивших оскомину городских легенд о заклинаниях вуду и вирусе зомби — таких историй полно в сети и фильмах ужасов. Какая чушь!
Усаживаюсь у могилы Рейчел и открываю банку с олениной, которую Рей вручил мне на собрании. Вилки нет, и я орудую пальцами, сок и масло течет по рукам. Мясо такое же восхитительное, как и в первый раз; что-то в нем вызывает чувственное удовольствие, которое хочется испытывать снова и снова.
Немного странно сидеть у могилы жены, наслаждаться едой и безуспешно пытаться примирить мысли о прошлом и будущем. Будь у меня возможность поговорить с Рейчел, я сказал бы ей все, что и без слов ясно: о том, как я скучаю по нашей совместной жизни, как сожалею, что уснул за рулем, о том, что я, кажется, влюбился в одну зомби.
Поговорим о неловких моментах?
Иной раз я веду мысленный диалог с Рейчел, и это помогает. Хотя было бы гораздо полезнее для очищения души, если бы я мог озвучить свои мысли. Да, жена меня не услышит, по крайней мере я так думаю, но в тишине ночи у могилы на кладбище Соквел мое молчание таится невзорвавшейся бомбой.
Банальное раскаяние и извинения вряд ли помогут; я столько раз мысленно их повторял, что теперь они как заученная роль опытного актера. Раньше в них чувствовалось душевное волнение, они были полны смысла. Сейчас это пустые слова — мантра, читаемая по принуждению, неискренне, и потому не приносящая облегчения. И все же их не перестаешь повторять, потому что это удобно и помогает закрыть глаза на реальные причины своей неудовлетворенности.
