Вадим Волобуев - Благую весть принёс я вам
Последние дни пролетели как сон. Возле Головни появлялись и исчезали какие-то люди, они что-то говорили ему, толкали в плечи - он не отвечал. Может, это были не люди, а призраки? Иногда приходил Жар. Бормотал, не глядя в глаза: "Ты это... пойди, копыта прижги... коровам". Головня поднимался и шёл, а вокруг шелестели злые голоски: "Отцу передался... Плавильщика с вождём заложил... Небось, наушничает старику, с рук его кормится...". Голоски плыли где-то над ним и внутри него. Он шёл сквозь них как сквозь пургу - выставив вперёд голову и вжав подбородок в грудь. Потом, когда голоса оставались позади, он облегчённо расправлял плечи и поднимал лицо. Но потом ему приходилось возвращаться, и всё повторялось.
Он достиг края, превратился в отщепенца. Но Огню и этого было мало. Суровый бог, Он послал Головне новую муку.
Голос Огонька барабанил над очагом россыпью мелких камешков. Захлёбывающаяся речь его то превращалась в журчащий ручеёк, то вновь извергалась мощным потоком. Слушая внука Отца Огневика, Головня чувствовал, как странное озарение постигает его. Названия ему он дать не мог, но чем дольше говорил Огонёк, тем чётче проявлялось перед загонщиком понимание того, что он обрёл, наконец, ту тропу, по которой следует идти.
А Огонёк тараторил:
- Как поднялись, отец уж говорит: "Недоброе что-то. Падалью тянет". Собаки тоже всполошились... залаяли... не уймёшь. Еле успокоили их, положились на милость Огня... тронулись. Едем и чувствуем - запах такой... не наш. Чужой какой-то. А уж псы разволновались - так и тянут прочь, будто демоны в них вселились. И вот думаю я: "Неужто чёрные пришельцы?". Думаю, и сам себе не верю. А на душе камень такой... тяжесть, хоть из нарт выпрыгивай. Билось во мне что-то, стучало вот здесь, - Огонёк притронулся пальцем к макушке. - Верьте-не верьте, а чуял я... И тут ка-ак шарахнет! Да с раскатами... Аж земля сотряслась. Истинная правда! Жар подтвердит. Жахнуло... точно скала с неба упала. Псов оглушило - метнулись кто куда... в ремнях запутались...а мы - кубарем с нарт, все в снегу - страху-то, страху! Будто Лёд с неба спустился...Жар себя потерял, пополз на четвереньках, а отец сидит в сугробе и ругается... рычит. Я с псами вожусь... пытаюсь распутать. И се, зрим: над самым окоёмом... вдалеке... несутся, угорелые - олени! Видимо-невидимо. Точно стая волков их гонит. А только нет там волков. Нету! А знаете, что было? Кто догадливый? - Огонёк улыбнулся, многозначительно вылупил глазёнки. - Пришельцы! Точно такие, какими их старик описывал... чёрные, как угольки... а одёжа - будто наизнанку... кожей наружу. Так чудно! Мчат на лошадях и палками машут... у каждого своя... прижимают одним концом к плечу и бахают... Великий Огонь, спаси и сохрани! И сверху - клянусь вам! - тёмные демоны так и сигают. И вообразите-ка: на небе неведомо что творится, духи завывают, а тут - прорва оленей и пришельцы... все - с громовыми палками. Мчатся, лупят, и олени падают - один, второй... третий... а грохот-то, грохот! Жар в снег зарылся... верещит. Мы с отцом застыли, не двигаемся. Колдовские чары! Олени несутся вдалеке... А чёрные пришельцы гонят их, гонят... А вслед за ними - духи холода, духи болезней... летят, оскалясь, и лязгают зубами... пожирают свет... и всё темней и темней вокруг...
Жутко и странно было слушать это. Точно ожили кошмары, обретя плоть и кровь, и мерещилось, будто в жилище тоже становится темнее, и уже вползают туда, спускаясь по дымным извивам, демоны стужи и мрака. И люди, цепенея от ужаса, чуяли, что наплывает с юга мгла, которая - может, через день или два - явится к ним. Стариковская сказка оказалась былью, и сжались сердца в тёмном предчувствии.
Но сердце Головни уже давно было в объятиях мрака. Он не страшился надвигающейся грозы - он желал её! Ядовитая обида на судьбу заставила его поклониться злым силам, которые - единственные - могли сейчас спасти его. Он понял это ещё три дня назад, когда вместе с Лучиной и Сияном пробивал замёрзшую за ночь прорубь.
Точнее, так: они с Лучиной расчищали прорубь, а Сиян подновлял ледяной валик, чтобы скотина не соскальзывала в воду. Прорубь была старая, за ночь успела зарасти белой коркой и взирала на людей бельмастым глазом, словно говорила: "Меня сломаете, новая появится. Не совладать вам с тёмным богом, ох не совладать". Казалось, на них наложили заклятье: пешни выскакивали из ладоней, сердце стучало как бешеное, перед глазами стояла пелена. Демон голода разъедал тела. Наплывающая дремота клонила к земле, манила дивными видениями.
- Давайте-давайте, - торопил их Сиян. - Пошевеливайтесь.
И не было сил огрызнуться. Сцепив зубы, они били ломами по слуду и думали о еде. В какой-то миг Головня прикрыл глаза, чтобы перевести дух, и демоны сна вдруг заграбастали его душу. Они поволокли её в зыбкие чертоги Льда, лишив сил, а тело истуканом повалилось на бок. Головня очнулся, лишь больно ударившись виском о твердь. Сиян засмеялся.
- Рано, Головня. Прорубь очистишь, тогда и ныряй.
Лучина перестал стучать пешнёй, сказал, вытирая пот со лба:
- А я вот слыхал, в одной общине загонщика гром поразил, когда он перечил вождю. А был тот загонщик родственником Отца. И что? Ушёл по морошковой тропе.
Сиян почмокал жирными губами, но промолчал. А Лучина продолжил:
- А вот ещё слыхал: в другой общине вождя хотели изгнать, но враги его сами стали изгоями.
Сиян почесал толстую шею, произнёс:
- Дело-то богоугодное.
Головня криво ухмыльнулся, раздумывая, не плюнуть ли рыбаку в надутую рожу. Отыгрывался за Искру, мерзавец такой. Не мог простить, что какой-то полуеретик-отщепенец положил глаз на дочь. Но Головня сдержался - Сиян был старше, пререкаться с ним он не мог. Лишь тихо прогудел:
- Перед Огнём не отмоетесь.
Скуластое плоское лицо Сияна расплылось в мечтательной улыбке. Он был себе на уме, этот прелюбодей и затейник, водивший за нос самого Отца Огневика. Никогда невозможно было понять, говорит он серьёзно или порет чепуху. На всё у него была готова шутка - даже с исповедей выходил так, словно побывал на пиру. Щерился весело да приговаривал: "Не погрешишь - не покаешься. Правильно я говорю, ребята?". И подмигивал проходящим бабам. А те заливались румянцем и хохотали, отмахиваясь от него: "Пошёл, пошёл, бедовый".
Никто, лучше него, не умел делать валики у проруби. Оттого и любили его бабы. Бывало, спустится иная за водой, поглядит на ледяной валик и скажет: "Добрая работа. Не иначе, Сиян постарался".
- Дело-то богоугодное, - повторил Сиян, проверяя остроту топорика, который держал в правой руке.
- Колдуна небось не случайно встретил, - добавил Лучина и зевнул, прикрыв рот рукавицей.
- Небось! - важно повторил Сиян.
Головня перебегал глазами с одного на другого, и руки его начали дрожать. Затаясь, он наблюдал за хищниками, как мышь, прячущаяся от совы. А негодяи перекидывались замечаниями, будто его рядом и не было.
