Александра Давыдова - Не/много магии
— Мама…
Сын осторожно положил ей руку на колени. Длинные ногти — слишком длинные для мальчишеских пальцев, когда он в последний раз просил маникюрные ножницы? — были покрыты темными ветвящимися полосами. Она сморгнула. Трещины. Ни одного целого ногтя, иззубренные края, как будто мальчишка всю ночь рыл каменистую землю голыми пальцами. В основании каждого ногтя — кровавые заусеницы. И сухая, шелушащаяся кожа на костяшках, если потереть — облазит хлопьями.
— Зачем ты себя уродуешь?
— Но…
— Человек — не кукла из песка! Он не может рассыпаться просто так. Ты расползаешься, когда идет дождь? Ты разваливаешься на куски, когда тебя пинают в школьной драке?
— Нет, но…
— Что ты делал ночью? — она стряхнула его ладонь с колен, поднялась с кровати — господи, как мальчик вырос, скоро она будет ниже ростом — взяла сына за подбородок. У него сонные глаза, водянисто-серые, с комочками желтой слизи во внутренних уголках. Ресницы дрожали. Быстро мелькнуло прозрачное третье веко, туда-обратно. — Не смей! Сколько раз я говорила тебе, не смей так делать!
Женя оттолкнула подростка и быстро ушла, почти убежала, в ванную. Там она до предела открутила кран и сунула руки под струю зеленоватой теплой воды. Стянула рубашку, уронила ее прямо на пол. Согнулась, уцепившись за края ванны, покачала головой, чувствуя, как бьется кровь изнутри в глазные яблоки, подставила затылок под кран. Застыла.
Когда она наконец открыла дверь, в квартире никого не было.
Пошлепала, оставляя мокрые следы, на кухню.
Приготовленные с вечера бутерброды исчезли. Значит, все в порядке. Ушел в школу.
В раковине громоздилась немытая посуда. Когда она в последний раз видела губку? Вчера? Позавчера?…
Губка нашлась на полу, рядом с мусорным ведром. Заросшая тонкими зеленовато-белесыми волосками. Куда ее, такую, выбрасывать? В окно? Чтобы кто-нибудь подобрал ее, да, глядишь, и вернул — из жалости. Соседки и так не жаловали Женьку. Стоило ей выйти на улицу, судачили за спиной, показывали пальцами, швыряли в затылок комки грязи — или глины? — дергали за рукав, забрасывали вопросами — на своем квакающем испанском, сухими голосками:
— Cuentame…
— Cuentame…
— Cuentame…
А что можно рассказать, когда жизнь наполовину состоит из бессонных ночей, когда приманки для сна не осталось совсем, и ты лежишь, прислушиваясь к стонам и скрипам тонких стен и балок, ловишь дыхание непутевого сына из дальней комнаты. Ноют щиколотки и колени, нельзя бродить босиком по ледяным плитам, ты это знаешь, но все равно ходишь. В глаза будто песок насыпали, а в уши вставили смычки ночные музыканты. И ты замираешь, вцепившись в одеяло, мокрое от пота, а мысленно идешь… идешь по коридору на кухню — в кладовку ведет ма-а-аленькая дверь, ты откидываешь крючок и протискиваешься внутрь, встаешь на колени, достаешь спрятанный за ящиками ноутбук, дрожащими руками набираешь пароль… А потом — не остановиться. И ты говоришь, говоришь, говоришь с ним, с тем, с кем говорить не нужно, до тех пор, пока в глазах не начинает рябить от букв, и плачешь, как девочка. Плачешь ты только ночью.
Вторая половина жизни — серые дни, одинаковые, как подсохшие ломтики хлеба. Отправить сына в школу, обойти комнаты, одну за другой, ведя ладонью по пыльным стенам, тяжело опуститься на пол посреди кухни. Сидеть, как истукан. Ни звука, ни движения, чтобы ни у кого повода не было подняться по ступенькам крыльца и постучать в дверь. Ни к чему ей чужие. Ни к чему. Когда же тени начнут удлиняться, она пересилит себя и встанет, пошарит на полках, сварганит простой ужин, приоткроет форточку, чтобы сын не жаловался на духоту, уйдет и запрется в кладовке. На час. Два. Три. Чем дольше — тем больше хочется…
Об этой жизни рассказывать соседям?
Женя двумя пальцами взяла бывшую губку для посуды, завернула ее в грязное вафельное полотенце и уронила сверток в мусорное ведро.
Посуду в последний раз мыли полторы недели назад. Легче купить новую.
Она взяла скользкую тарелку, покачала ей туда-обратно, пуская солнечные зайчики по стенам и потолку, и уронила на пол. Осколки брызнули из-под ног. Круглая плоская снежинка спланировала на плиты и умерла. Женя криво ухмыльнулась и потянулась за второй тарелкой. Сын потом уберет. Он все уберет. И не будет больше спрашивать, что с пальцами. Что с ладонями. Помнится, в прошлый раз что-то было с запястьями? Ничего. Вот ему — объяснение.
* * *Она лежала на спине в куче осколков, как в сугробе, и думала о морозе. Холод в этом доме все время был рядом, он поджидал снизу, хватал за пятки, переливался под ногами каменной тяжестью. Но за окном никогда не бывало зимы. Почему?
Женя повернула голову и прижалась щекой к мелким колючим искоркам. Стеклянная пыль. Ни разу за три года не было зимы. С деревьев осыпались листья, соседи расчесывали локти и затылки — и с них сыпалась перхоть, с неба планировали длинные ленточки паутины, падал туман, тянуло сыростью… а снега — не было. Ни метели, ни мороза, ни ветра. Впрочем, лета не было тоже. Сплошная слякоть, липкая погода и липкие взгляды, чуть только сунься наружу. Уроды.
Она старалась выходить как можно меньше, в лавочку — бегом, пригнувшись, только в сумерках. В последний раз у края дороги, на островке ярко-зеленого мха, сидела девочка и размазывала по щекам слезы. Страшненькая. Бугристое лицо, мутные глазенки, худющие, неловко подергивающиеся руки… Девочка жевала мясистый травяной стебель, икала и бормотала что-то под нос.
Женя невольно замедлила шаг. Прислушалась. «Не буду-не буду-не буду-не буду-не буду…» — бормотала девочка скороговоркой, слова рассыпались, как горох, падали ей в подол мешковатого длинного пальтишка и выплескивались на землю. Ученица из русского класса. Должно быть, ей тут тоже не сладко. Угораздило же некоторых притащить в экспедицию детей! Условия, конечно, перед отъездом расписывали райские… но неужели сложно было разделить надвое? Нет же, всем романтики захотелось. Раскопки в священной долине инков, тайны древних цивилизаций… Расхлебывай их теперь. Полной ложкой.
Женя передернула плечами. А её сын… Её сын родился уже здесь. Или не здесь… Она ведь привезла его с собой. Или он был всегда? Можно не винить себя. Или нельзя?
Она присела на корточки перед девочкой:
— Что — не будешь?
— Не буду невестой чудовища, — уродинка подняла глаза и внимательно посмотрела на Женю. — Они не взяли меня играть, сказали, что боятся — к таким красивым всегда приходит чудище и берет в жены. Оно по проводам приходит. Или по воздуху. От него не спрячешься. Но я не буду, не буду…
