Андрей Прусаков - Печать ворона
— Пожелай мне удачи в бою, пожелай мне не остаться в этой траве, — пел Иван. Его голос прорезал затхлую тишину военной части, рассекая душное небо, и под-метавшие плац солдаты уставились на него, замерев с метелками наперевес. — Пожелай мне-е-е удачи!
Закончив песню, Иван все еще слышал живой ритм музыки внутри себя. В голове мелькнула кощунственная мысль, что он спел лучше Цоя.
— Взвод! — сапоги застучали сильнее. — Стой! Воронков, будешь запевалой! Вольно, разойдись.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Солнце мое, взгляни на меня:
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох, дай огня.
Вот так.
В. ЦойСлужба текла медленно и вязко, ползла неторопливо и лениво, как объев-шийся удав, заглотивший и не спеша переваривавший Ивана и сотни тысяч таких же, как он. Поглощенные змеем думали, что через два года все кончится, что сис-тема переварит и изрыгнет их, но змеиный яд уже был в них, и отрава пропитала души.
Нет, мир не рухнул и даже не пошатнулся. Лишь душу Ивана расколола черная змеистая трещина, разделившая жизнь на «до» и «после». Он понял, что не останется прежним, и мир, когда-то цветной и радостный, приоткрыл изнанку, будто ножом вспороли арбуз, кажущийся спелым и сочным, но внутри оказалась зеленая зловонная гниль…
* * *— Воронков!
Иван оглянулся. Позади стоял «дед» — маленький, круглолицый, мальчи-шечьего вида паренек с круглыми навыкате глазами. Звали его Веня. Это он когда-то угощал Ивана конфетами.
— Чего?
— Через плечо! — передразнил дед. — После отбоя зайдешь в ленинскую, понял?
— Понял, — сердце тревожно колыхнулось. В последнее время он чувствовал на-раставшее напряжение, словно на гитарной деке кто-то сильнее и сильнее натяги-вал струны. Еще немного — и от легкого удара они лопнут, а гитара превратится в ненужный хлам. Деды смотрели косо, разговаривали зло и грубо. Санька все еще был в лазарете, тянул дни, как только мог, только чтобы не возвращаться во взвод.
После отбоя Басмачный ушел, и в полутемном коридоре повисла тяжелая тишина. Потом задвигались люди, послышались приглушенные голоса. Идти сей-час? Пока Иван раздумывал, к кровати подошел Немченко:
— Вставай!
Иван поднялся, протянул руку к одежде, но сержант перехватил ее:
— Так иди!
В майке и трусах Иван вышел в коридор. Дневального не видно, наверно, уже стоит на стреме в дверях, охраняя негласную ночную жизнь.
В ленинской было темно, но почему-то играл проигрыватель.
— Кони в яблоках, кони серые, как мечта моя, кони смелые, — хрипел старенький динамик. Когда Иван вошел, музыка сделалась тише. Иван встал у стены и заметил сутулую фигуру Тунгуса, маячившую у светлого проема окна.
— Ваня, иди сюда, — раздался голос Леши-Художника.
Глаза постепенно привыкли, Иван увидел, что в комнате только его призыв.
— Зачем нас сюда позвали? — спросил он. Ему не ответили. Тунгус отошел от окна и, сгорбившись, присел на стол. Дверь открылась, в «ленинскую» зашли деды. Их было немного, всего пятеро. Последний плотно прикрыл дверь.
— Что, духи, совсем ох…ли? — в темноте не было видно, кто говорит, но по голосу Иван догадался. Стоявший ближе всех Тунгус загнулся от удара в живот, а Художник отлетел на пол. Две тени подступили к Ивану, он поднял руки, защищая лицо.
— Руки! — рявкнул кто-то. — Руки по швам! Смирно!
— Руки опустил, солдат! — гаркнул еще один. Почти все они собрались возле Ива-на. Он медленно опустил руки, понимая, что сопротивляться бесполезно. И полу-чил точный удар в солнечное сплетение. Воздух кончился и, задыхаясь, Иван по-валился на колени. Кто-то от души врезал по ребрам ногой.
— Эй, ногами не бить! — прикрикнул кто-то, вроде бы Немченко. — Следы оста-нутся.
Добродушно улыбаясь, вожди ленинизма покровительски взирали со стен, наблюдая, как дюжие молодцы избивали три скрючившихся на полу тела.
Ивана вздернули на ноги, и удары посыпались один за одним: в живот, грудь, по почкам… Он снова упал, краем глаза разглядев, как дед раз за разом припечатывал Художника к стене. Тунгус мотался как огромный гуттаперчевый столб, но не падал. «Повезло Саньку, — подумал Иван. — Пропустил самое инте-ресное…»
Потом духов свалили на пол. Лежа, Иван видел перед собой лишь несколько пар черных сапог, и узкую полоску света, пробивавшуюся под дверью из коридора. Туда бы, на свет…
— Слушать сюда! — произнес кто-то. — Если еще кто-то будет тормозить, или глазами зыркать… Будем каждую ночь учить! Всех! Все ясно? А тебе, Ворона? — дед наступил лежащему Ивану на руку. Иван застонал, пытаясь вытащить руку. Сапог больно давил на кисть.
— Понял, сука? Попал в ПВО — гордись, не попал — радуйся!
— Ладно, пошли, — сказал кто-то из дедов. — Он все понял. А не понял, будем п…ть, пока не поймет.
Дед убрал ногу, и Иван схватился за раздавленную кисть. Деды ушли.
— Пошли, умоемся, — сказал, поднимаясь с пола, Художник. — Урок окончен.
Словно в тумане, Иван поднялся на ноги и пошел за приятелем в туалет.
— За что нас били? — смывая кровь, спросил Иван. Леша повернул мокрое при-пухшее лицо:
— Для профилактики.
— Как так? — не понял Иван.
— Вот так. Даже если ты не тормозишь, все шаришь, как положено — все равно они будут нас бить.
— Зачем?
— Я же говорю: для профилактики. Чтобы не расслаблялся.
— Дерьмо! Все они — суки и дерьмо! — Иван посмотрел в зеркало. Да, он изме-нился. То же лицо, но что-то изменилось. Дело не в том, что похудел, и скулы приобрели более жесткий и мужественный вид. Глаза стали другими. Странно, раньше были карие глаза, а теперь темно-коричневые. И взгляд стал пронзитель-ный и дерзкий. Не нравится он им… Пусть катятся к черту — другого лица у меня нет!
* * *— Сколько до приказа осталось, Ворона? — перед Иваном стоял Немченко. В руке он держал тарелку с овсяной кашей.
— Тридцать шесть, — Ивану не нравилось прозвище, но он ничего не мог поде-лать. По крайней мере, ближайшие месяцы.
— Молодец, шаришь, — похвалил дед и, выудив из тарелки желтый цилиндрик масла, плюхнул его в тарелку Ивана. Это был обычай: когда приходили духи, деды имели право отбирать у них масло, но когда начинались сто дней до приказа, дембеля сами должны отдавать масло духам. Этот дешевый, извращенный симво-лизм Иван никак понять не мог.
Он посмотрел на сидевшего напротив Художника. В лешиной тарелке лежа-ло четыре куска масла. Интересно, сможет он это съесть? Леха, хоть и худой, ап-петит имеет отличный и всегда съедает все полностью. Сегодня друг был не в на-строении и вяло размазывал кашу по алюминиевой тарелке.
