Джи Майк - Должник
— Проходите, сэр, прошу вас.
Я миновал ещё два охранных поста, на которых действо по раз предписанному сценарию полностью повторилось. Прошагал длинным извилистым коридором и, наконец, достиг металлической двери с забранной решёткой оконцем. Очередной охранник распахнул её для меня. Дверь вела в прямоугольное помещение, обнесённое по периметру бетонными стенами с колючей проволокой поверху. Свара началась, едва я переступил порог. За считанные секунды она превратилась в побоище, затем в бунт. Вал из расхристанных, разящих страхом и потом, налитых злобой и ненавистью тел покатился на стены, захлестнул их, одолел. И — началась стрельба.
Мне досталось три пули, не знаю, кем выпущенные — охраной или взбунтовавшимися заключёнными. Не знаю также, в кого бы они угодили, не упрись в меня траектории.
Очнулся я в тюремной больнице. Больно было немыслимо, неимоверно, и тело едва слушалось.
Я поднялся с койки, оттолкнул изумленных санитаров и проковылял к входной двери. Через полчаса в тюремной часовне привычно опустился на колени и вознёс молитву Христу. Обычную, такую же, как тысяча предыдущих, которые до него не дошли. А скорее, дошли, но были отвергнуты.
Только в этот раз в настороженной гнетущей тишине я услышал голос. Тот, которого ждал без малого семьдесят лет. Всего одно короткое, из трёх слогов слово. Оно ввинтилось мне в ушные раковины, пронзило меня насквозь, оттолкнулось эхом от стен и впилось в меня опять. «Искупил, — ещё не веря, боясь, не смея поверить, услышал я. — Искупил. Искупил… Искупил!».
Час спустя очередной охранник отпер передо мной дверь одиночной камеры. В ней дожидался смертной казни двадцативосьмилетний Джозеф Перкинс, известный, как калифорнийский маньяк.
Я притворил за собой дверь и, глядя Перкинсу в глаза, произнёс ритуальные фразы.
— Я, Филипп Купцов, силой и властью, данными мне свыше, обрекаю тебя на жизнь. А также на скитания, нестарение и бессмертие. Я, Вечный жид-36, с сей минуты и вплоть до дня искупления нарекаю тебя своим преемником. Вечным жидом-37.
1946-й. Берёзово, Витебской области— …на жизнь. А также на скитания, нестарение и бессмертие. Я, Вечный жид-35, с сей минуты и вплоть до дня искупления нарекаю тебя своим преемником. Вечным жидом-36. Встань…
— Стой! — крикнул с земли Сёмка Перель. — Прекрати, ты ошибся!
Вечный жид-35 осёкся на полуслове, повернул голову.
— Ты ошибся! — заорал Сёмка ему в лицо. — Ты пришёл не за тем человеком. Еврей — я, ты понял, я, а не он!
Тифлисский душитель криво усмехнулся, затем сказал негромко:
— Вечный жид — не национальность. Не должность, не род занятий и не состояние души. Вечный жид — это наказание. То, на которое сын божий обрек самых жестокосердных из нас, таких, как я и он.
Вечный жид-35 кивнул на берёзовского душегуба, повернулся к нему и продолжил:
— Встань и иди.
Купцов поднялся, переступил с ноги на ногу и, скособочившись, поковылял в лес.
Сёмка Перель, цепляясь за землю, заставил себя встать на колени. Затем медленно, в три приёма, на ноги. Его шатало, спина удаляющегося Купцова маячила перед глазами, расплывалась в утреннем туманном мареве.
— Убей меня, — попросил Мгеладзе, глядя на Сёмку снизу вверх. — Пожалуйста, я не сумею наложить на себя руки. Я чудовищно, смертельно устал.
Сёмка попятился. Споткнулся о лесную корягу, едва не упал. Развернулся, сделал шаг, другой и, не разбирая дороги, побежал от бывшего Вечного жида прочь.
2015-й. Сан-Квентин, Калифорния, США— Встань и иди, — произнёс я.
Эти слова сын божий сказал первому из нас, Вечному жиду-1, Агасферу, ремесленнику из Йерушалайма.
Лет через пятьдесят, семьдесят, а может быть, через сто, Джозеф Перкинс скажет эти слова своему преемнику, Вечному жиду-38.
Я уселся на тюремную койку и закрыл глаза. Семьдесят лет скитаний, бесконечных и беспрерывных. Сначала я ненавидел себя и то, что приходилось делать против своего естества. Потом презирал. А потом стал уговаривать себя, что мне безразлично. Я осознавал, что уговариваю. Безразлично не было. Было чувство, свойственное должнику, который платит. По счетам.
Я, наконец, рассчитался. Возможно, завтра я найду способ расстаться с жизнью, а теперь спать, спать… Я чудовищно, смертельно устал.
