Павел Меджеви - Родная кровь
— Так вам! Гады! — закричал Новиков. — Урааа!
— Урааа! — подхватил кто-то в окопах. Теперь и по разные стороны от Новикова, из его окопа, выстрелы звучали чаще и как-то даже бодрее.
— Нет, хрен вам, не всех вы убили! — ликовал лейтенант.
Казалось, еще немного, и немцы побегут. И тут макушка холма, где окопалось отделение Ефремова, расцвела яркой вспышкой. Пулемет на несколько секунд стих, а затем снова затараторил, стреляя теперь куда-то в сторону опушки леса. Оттуда ему ответили сразу несколько вражеских пулеметов. Затем снова стрельнула пушка. Через несколько секунд еще, и еще. Немцы опять поползли вперед, и через пару минут в окопы полетели ручные гранаты. Новиков успел подхватить длинную ручку вражеской колотушки и выбросить ее обратно — в наступающих, схватился за пистолет, краем глаза увидел тень, прыгающую в окоп правее него, и, не целясь, выстрелил туда два раза. Затем увидел немца прямо над собой и выстрелил в него. Тут кто-то прыгнул в окоп слева от него, Новиков стрельнул и туда, побежал правее, свернул в ход сообщения, ведущий от передовых окопов к центру деревни, а услышав сзади топот, не глядя, разрядил туда оставшиеся патроны обоймы. Тут впереди и слева разорвалась граната. Новиков рухнул на дно окопа, а встать уже не смог. Тяжелое тело навалилось на него сверху, обдав запахом пота. Он хотел извернуться и ударить врага локтем, но кто-то уже заламывал ему руки за спину, кто-то наступил на грудь, затем его подхватили и понесли.
Он знал только несколько немецких слов, выученных на офицерских курсах, и, конечно, не мог понять о чем переговариваются враги, но в целом обстановка была понятна. Его волокли в сторону леса, а навстречу, вступая в деревню, двигались небольшие вражеские группки. Организованное сопротивление его бойцов было подавлено, тут и там раздавались одиночные выстрелы — немцы, скорее всего, добивали раненых или делали контрольные выстрелы.
Новикова занесли в лес, и связанного бросили на снег в овраге под присмотром дюжего небритого фельдфебеля. Здесь уже был разведен костер, над ним в котелке что-то варилось, а в нескольких метрах дальше была установлена (и когда только успели) брезентовая палатка. В палатку и из нее беспрестанно сновали солдаты, когда порог откидывался, внутри становился виден желтый свет лампы.
Новиковым овладело тупое расслабленное оцепенение. Организм, перенапрягшийся за последние сутки, требовал отдать ему причитающееся. И Новиков подчинился. Он лежал, и думал о том, что его — офицера Красной армии, захватили в плен. И даже не раненым. И он не застрелился, как много раз обещал себе в учебке. И не оставил последний патрон для себя, а побежал от врагов, да и стрелял куда-то в неизвестность, больше на звук, чем тщательно выцеливаясь. А теперь его будут допрашивать немецкие офицеры. Да, он им, конечно, ничего не скажет — ни номера части, ни боевой задачи. Но каков позор!
Сколько он так пролежал, Новиков не знал. Давно наступила ночь, фельдфебель задремал около своего костерка, суета почти прекратилась. Связанные руки и ноги затекли, шинель промокла, тело промерзло и начало коченеть. Все, что он мог — это слегка поворачиваться с боку на бок и немного сгибать и разгибать ноги в коленях. Но желания двигаться не было, наоборот — Новиков мечтал замерзнуть до смерти, чтобы не оказаться в распоряжении немцев.
И тут, где-то вдали, но, насколько мог судить лейтенант, в стороне деревни, треснул одиночный винтовочный выстрел. Почти сразу еще один, залаял длинными очередями автомат, баритоном включился тяжелый пулемет. И началось… Лес ожил, стреляло все, что только могло стрелять, выли на форсаже моторы, взметались вверх осветительные ракеты, лес наполнился тенями и звуками такого отвратительного для Новикова гортанно-каркающего языка. Да, это не походило на спланированное наступление или оборону, это была настоящая, всеохватывающая паника. Фельдфебель сдернул с плеча автомат и стал на входе в палатку, а из самой палатки раздавались какие-то панические крики, совсем не похожие на команды. А шум в лесу все нарастал и нарастал, хотя, казалось бы, куда уж сильнее. И тогда Новиков понял, что шум приближается. А это значило, что немцы отходят назад, а наши (а кто же еще) наступают, громят, побеждают! А потом сверху, с края оврага, прямо на крышу палатки метнулась какая-то большая и черная тень. Под брезентом тут же началась кутерьма, упал со свернутой шеей даже не успевший обернуться фельдфебель, и через пару секунд та же тень в невероятном прыжке взмыла на противоположный край оврага и умчалась дальше. Новиков даже не успел рассмотреть этого ловкого бойца — наверняка какой-то спортсмен-разведчик в плащ-палатке. Жаль, таких обязательно нужно награждать! Вскоре бой стал стихать и отдаляться, а Новиков снова остался один в ночном лесу.
Все, что он мог сделать — это извиваясь как дождевой червяк подползти поближе к остаткам костра. Герои-революционеры в таких случаях пережигали веревки и освобождались от пут, но промерзший Новиков в превратившейся в сосульку шинели явно не мог с ними тягаться. Ему оставалось только кричать. Он кричал долго, тоскливо, и уже почти отчаялся, когда чьи-то руки сзади аккуратно приподняли его, разрезали веревки, и удержали, не дав рухнуть — затекшие ноги не хотели держать.
— Ефремов, живой? — ахнул лейтенант.
— Я, товарищ лейтенант.
— А я думал вас того… а вы…
— Да нас и так вроде того, — осклабился сержант, — почти!
Они сидели с сержантом на опушке леса, отогреваясь у свежеразведенного костра, а вокруг носились, суетясь, нетопыри. Настоящие, именно такие, как описывала когда-то давно Новикову бабушка в деревне. И оттого, что на них сейчас болтались ошметки зимнего обмундирования бойцов Красной армии, становилось только еще более жутко.
— По первому то разу меня только оглушило, — рассказывал Ефремов, — отряхнулся, да и давай снова лупить по ним из пулемета, а вот третьим выстрелом самоходка аккурат в мой блиндажик попала. Провалился я во тьму, а дальше ничего и не помню. Очухался — тишина кругом, я землей засыпан. Ну и давай вертеться, к воздуху пробиваться. Раскопался кое-как, смотрю — никто нигде не стреляет. Немцы по деревне бродят. А тут эти — увидели меня, и тянутся. Рожи страшные, но узнаваемые, да и форма на них. Это сейчас они уже поистрепались, а тогда еще ничего была, почти новая. А я то уже сколько с ними, каждого знаю, и характер, и повадки. Да и мужики-то они хорошие, только в строгости их держать надобно. Отставить, говорю, бойцы на старшего по званию лезть! Вам что, заняться нечем? Или не видите, как враг нашу русскую землю топчет, товарищей ваших боевых всех поубивал! А ну вперед, уничтожим гадов! Ну и ударили мы, что есть мочи. А парни молодцы — носятся как молнии, рвут врага голыми руками, да и пули им не страшны. Что тут началось… только и удрали те, что в самоходках сидели. Закрылись и дали полный газ! Дьяков вон хотел им гусеницу порвать или каток какой оторвать, но не сдюжил — хорошая сталь у немцев. В общем — боевой хлопец!
