Фотина Морозова - Беспокойные духи замка Жош-Лещницких
— Пани Ядвига Турчак, — приклонился к ней в полупоклоне Ковальский.
Павел Турчак, мэр Вильчи, долго топтался на пороге, вытирая о коврик с надписью «Welkome» (в Польше они встречали меня повсюду, в каждом супермаркете) свои блестящие узкие ботинки до скрежета старательно, словно это были облепленные навозом сапожищи. Туфли и костюм стискивали его, не давали глубоко вдохнуть. Ему бы в потёртых портках, да в фуфайке, да на вольный простор! Приземистый, розовоносый, с лысиной, такой отражательно-блестящей, словно он каждое утро после бритья минимум пятнадцать минут чистил её пеной для мытья стёкол, городской голова, как я узнал на собственном опыте, был чиновником деловитым и не бессовестным; где надо, учтивым, где надо, умеющим прикрикнуть и употребить власть… Только не дома. В присутствии жены он делался молчаливым, плюшевым и, кажется, вообще не собирался отходить от машины.
За широкой спиной пана Турчака, возвышаясь над его лысиной, шли и беседовали двое. Один был мой знакомый ксёндз, беглец из Советского Союза дрогобычский первочеловек Адам. Второго он старался заботливо опекать и отечески наставлять, и это не выглядело смешно, хотя тот, второй, был, похоже, его ровесником. Глядя на того, второго, я поверил, что пани Ядвига и впрямь урождённая, а не искусственная, польская красавица, и что пан Турчак, снедаемый автомобильной страстью, в юности тоже был хоть куда и вовсе не натирал лысину пеной для мытья стёкол, потому что и лысины у него тогда никакой не было, а были вот такие льняные волосы до плеч, и открытое лицо Янека из народной сказки, вот в чём фокус-то! На добром молодце Янеке с двух сторон висли девицы, похожие, как двойняшки. Правую, как потом выяснилось, звали Яся, а левую — Бася. Отметив, что у Баси на левой щеке родинка, и вообще, между ними нет ничего общего, кроме цвета волос и худощавых фигур, я потом обращался к каждой из них правильно, чем здорово их разочаровал: они-то, видно, думали меня запутать!
— Пан Жош-Лещницкий, — без церемоний приступил простецкий Янек к делу, отодвинув ксёндза, потеребливая подол свитера (я было подумал, что это кольчуга, да нет, свитер, хотя и штаны выглядели как-то кольчужно), — я режиссёр, представляю самодеятельный народный театр. Прошлым летом мы завоевали второе место в Сопоте, а этим летом ищем площадку, и ваша усадьба идеально подошла бы для действа…
— Войтек! — прикрикнули на него дуэтом пан и пани Турчак. Так значит, Войтек, а не Янек. Самодеятельный театр. Тоже славно.
— Почему бы нет?
— Всего одно представление! Но какое!
— Дорогие гости, стол готов…
Но, как и следовало ожидать, возможность насытиться мало занимала этих совсем не голодных представителей вильчанской элиты. Намного больше интересовали гостей результаты ремонта здания — точнее, то, что они оказались противоположны общепринятым результатам ремонта. Всё правильно, так и задумывалось! Мой ремонт содрал с автобазы изнутри кожу современности, обнажив каменное неколебимое мясо старинной кладки. Нервами и сухожилиями пролегают в своих руслах электрические провода, усиленные паутиной из проволоки. Потолок асимметрично зачернён в формах человеческих силуэтов. Портреты предков смотрятся на этих агрессивных стенах несколько зловеще, может быть, искажённо, но удачно — по-моему, удачно. Это я смею утверждать как специалист по рекламе.
— Пан Анджей, вас тут кошмары не мучают? — вкрадчиво рассмеялась Ядвига.
— У меня отличный сон и, к сожалению, прекрасный аппетит. А у вас, пани Ядвига?
* * *Кто первым заговорил об инквизиции?
Конечно, впоследствии следователь, разбирая нити и развязывая узлы, в результате опроса свидетелей потребовал, чтобы ему признались: какая холера и с какой целью навела разговор на инквизицию. Честное слово, ничем не смог удовлетворить его законный интерес. К тому времени солнце уже закатывалось, и было выпито немало возмужалых, мускулистых, здоровых красных вин, таких, как «Жигонда» и «Минервуа», и ещё какое-то местное, белое, слабое, но заметно подкашивающее здравый смысл, и съедено жаркое, от которого Адам Григорчук и Ковальский отказались, налегая на рыбные блюда (да, верно, была среда), и я ещё запомнил, что ведущая актриса Войтекова театра Яся громко спросила меня о новостях польской диаспоры в Канаде и застенчиво прикрыла рот ладошкой, услышав, что я из Нью-Йорка. А вот кому засвербило посреди медлительного спокойного июньского вечера произнести слово «инквизиция», ей-же-ей, вообразить себе не могу. Сейчас мне кажется, что всё получилось спонтанно, произошла какая-то нападка на ксёндза со стороны Войтека Турчака, на которую ксёндз ответил примерно так:
— Не приписывайте католической церкви то, в чём она не виновата. Она давно отказалась от инквизиции.
— Слишком поздно! — упорствовал Войтек.
— И зря!
Эту резкую реплику отпустил, как пощёчину, Ковальский. Судя по лёгкому откашливанию среди присутствующих, продолжался какой-то давний спор. Ксёндз притворился, будто крайне озабочен севрюжьим заливным, но директор краеведческого музея рвался в атаку:
— Вы, может, отец Григорчук, не верите, что дьявол способен вмешиваться в дела людей? Может, и в самого дьявола не верите? Какой же из вас тогда священник?
— Как я могу не верить в отца лжи, если в истории инквизиции нахожу прямые свидетельства его вмешательства? Одних людей он заставил верить, что наделяет их неограниченной властью над событиями и природой, а других — что они вправе тех за это заблуждение сжигать.
— Заблуждение? По-вашему, полёт Симона-мага тоже был заблуждением тех, кто видел его собственными глазами?
— Симон-маг низвергся оземь по одной лишь молитве святого Петра. Инквизиция упускала из вида, что Бог всемогущ, и козни дьявольские пред Ним ничтожны.
— Они достаточны, чтобы губить души.
— Но не без свободной воли человека, который вправе выбирать между добром и злом.
— Свободная воля! — встрял в диалог Войтек. — Слышать о свободе от священника — просто цирк! Да просто любая организованная религия, как и любое организованное государство, боится свободы человеческой мысли и, чтобы удержать паству в повиновении, создаёт образ врага. В средневековье врагами объявляли ведьм и колдунов, в недавнем социалистическом прошлом — просто «врагов народа». Эдак кого угодно сжигай…
— Так вы считаете, — вонзил в него взгляд Ковальский, — что в недавние времена не существовало тех, кто действительно боролся против коммунистов?
Войтек смешался. Он явно был не из породы спорщиков, а историк привык дискутировать кровожадно.
