Борис Левандовский - Сгоревший
Как странно, о той аварии на ее теле совершенно не сохранилось никаких напоминаний – ни шрамов, ни даже следов от десятков мелких ожогов. Ничего.
И вот что-то вдруг сдвинулось не в том направлении в огромных вселенских часах.
Она провалялась в постели до половины пятого утра, хотя еще раньше знала наверняка, что больше не сможет заснуть. Затем поднялась, сварила кофе и занялась уборкой квартиры. Последний раз она мыла полы вчера, незадолго до того, как легла спать – ну и что с того?
Когда-то, до тринадцати лет, Жанна очень хотелось научиться писать стоя – привилегия, которой Бог обделил половину человечества. Теперь она не стала бы жаловаться на то, что родилась женщиной, потому что всегда могла отыскать себе какое-нибудь бесполезное занятие по дому и не сожалеть о напрасно потраченном времени.
Когда-то она вообще думала иначе.
4
– Но зачем было кидать работу, вот чего я не могу понять. Ведь тебе уже не двадцать, чтобы…
– Ладно, поздно слезы лить. – Жанна выбила ногтями мелодичную дробь о край бокала с шампанским, которое принесла Марта и которое, подобно джину, было выпущено из бутылки по случаю их встречи сразу после того, как они обнялись в коридоре и минуту разглядывали друг друга в поисках примет, оставленных временем за те шесть месяцев, что они не виделись.
– Вообще-то, меня оттуда попросили, но позволили сохранить лицо, – добавила Жанна, вставая с кресла перед журнальным столиком, чтобы наполнить обедневшие бокалы.
– Даже так? – изумилась Марта. – И ты не стала бороться после тех лет, что им отдала? К тому же, такие референты, как ты, по-моему, на дороге не валяются. Они еще будут жалеть.
– Честно сказать, я даже была рада, – Жанна грустно улыбнулась. – Удивительно, что меня вообще так долго терпели… последнее время все буквально валилось из рук.
– Неужели все так серьезно?
Жанна не ответила, только подумала, что ей уже и не двадцать восемь – и очень скоро первая цифра ее возраста одним щелчком сменится более солидной «тройкой», будто в маленьком окошке счетчика такси: щелк! и что-то в тебе меняется – незримо, но что-то важное, что понимаешь, лишь оглянувшись назад. Поэтому боишься. Только ее такси снова несется в полосе непроглядного тумана, из окна не разглядеть дороги впереди… И от этого страх становится еще сильнее.
– Ты меня слушаешь? Ау, я где-то здесь, – Марта была вынуждена подать знак, чтобы привлечь ее внимание, словно стояла на другом конце лесной поляны и встречала заблудившуюся подругу.
– Что? Да, конечно… Извини.
– Да что с тобой такое?
– Я просто подумала, что когда тебе двадцать, кажется, жизнь только начинается, а к тридцати считаешь, что все лучшее уже в прошлом.
– Осень, – сказала Марта. – Это все долгая осень. Сколько помню этот город: немного зимы, немного лета, остальное – осень. Если бы стали выбирать столицы для времен года, я бы голосовала за Львов как за столицу с сентября по ноябрь. Наверное, так оно и есть на самом деле – тут Ее главная резиденция. Ответ – осень. И еще нерегулярная половая жизнь. Все, что нужно для черной депрессии.
Если Марта хотела заставить ее улыбнуться, то ей это удалось. Как почти всегда удавалось (слава Богу, ей хватило такта не завести речь о психиатре, как героине второго плана в какой-нибудь дурацкой мыльной опере).
– Представь себе, первая новость, которую я услышала, вернувшись в этот город, была о парне, перестрелявшем своих бывших одноклассников на похоронах в Брюховичах. А последнюю пулю выпустил себе в рот.
– Я тоже слышала, – кивнула Жанна. – Кажется, он убил пятерых или шестерых, если не считать родителей, которых позже нашли дома.
Марта передернула плечами.
– Не могу даже представить, что способно толкнуть перерезать глотку собственной матери. Но знаешь, что самое странное? – Она с некоторым замешательством посмотрела на Жанну. – Он приснился мне в самолете, когда мы с Робертом летели из Брюсселя в Киев. Я хочу сказать… я ведь тогда еще ничего не знала, понимаешь? Во Львове мы оказались только через два дня, пока Роберт не решил кое-какие дела в Киеве, да и у меня не было времени смотреть телевизор. В том сне я увидела, как этот парень стрелял, и они падали, один за другим… А до того, как пустить пулю в себя, он встал над вырытой могилой, куда едва успели опустить гроб, и начал кричать: «Мы выиграли? Мы выиграли?» – словно обращался к кому-то. Это было так жутко. А потом выстрелил последний раз. Многое из того, что я слышала позже, совпало. Веришь?
– Зачем тебе выдумывать, – уклончиво сказала Жанна.
Может быть, потому, что с ней самой однажды произошло нечто, о чем она не решилась бы заговорить даже с Мартой. Она никогда не сомневалась, что действительно видела что-то или кого-то, выглядевшего как ее погибший отец и говорившего с ней так, словно его рот был набит морской капустой. Это висело над сочной травой, когда рядом в машине заживо сгорал Анджей.
Жанна неожиданно испытала сильное искушение рассказать обо всем Марте, но вместо этого спросила:
– Так что за женщина, про которую ты говорила?
– Ну, видишь ли, я сама в такие вещи не особенно верю, – Марта сделала волнообразный жест рукой и отпила из бокала. – Но, может, она сумеет чем-то помочь тебе. Помнишь, я как-то долго искала серьги, которые мне подарил Роберт незадолго до нашей свадьбы, просто сходила с ума. И одна знакомая посоветовала мне обратиться к этой вот… ну, ворожее или что-то вроде того. А чертовы серьги, оказывается, все это время лежали на видном месте, как письмо из рассказа Эдгара По. Короче, я справилась сама. Но ее адрес у меня остался в записной книжке.
– Ладно, я возьму, – согласилась Жанна, хотя вовсе не думала воспользоваться дурацким предложением Марты, просто боялась нечаянно обидеть ее своим отказом.
Позднее, вспоминая этот разговор о женщине, которая «умела снять порчу и указать местонахождение пропавших вещей», Жанна пыталась выяснить, не возникло ли у нее еще тогда каких-нибудь дурных предчувствий.
Но нет, похоже, их действительно не было.
Чего ей не забыть, так это осознание своего полнейшего одиночества, которое захлестнуло ее после слов Марты «Неужели все так серьезно?». Она, по правде говоря, надеялась, что их разговор сложится совсем иначе, и это несколько ослабило радость встречи. Наверное, она желала получить слишком многого – в какой-то момент Жанне показалось, что она несет бессвязный вздор, сплетенный из воспоминаний о трагической смерти Анджея и ночных кошмаров, посещающих ее с регулярностью вампира… и ей вдруг стало стыдно. Она пыталась сказать то, что всегда ложится бременем на других и ставит всех в одинаково неловкое положение: потому что есть вещи, которые человек заведомо обречен разрешать в одиночестве, вот и все. Заговорив об этом вслух, она сразу ощутила свое поражение. Такие дела, подруга.
