Энн Райс - Пандора
А она хотела жить! Окутанное видениями святых, вспомнив вдруг о груди, что его вскормила, это юное существо отчаянно сопротивлялось и билось из последних сил. Малышка была такой мягкой, а мое тело – твердым, как у статуи, и моя лишенная молока грудь, высеченная в мраморе, не принесла бы ей утешения. Пусть лучше увидит свою мертвую мать – она ее ждет. А я подсмотрю ее умирающими глазами свет, через который она мчится к этому безусловному спасению.
Потом я о тебе забыла. Никому не удастся лишить меня этого удовольствия. Я стала пить медленнее и позволила ей вздохнуть, наполнить легкие холодным речным воздухом. Теперь мать приблизилась к ней настолько, что смерть для нее стала такой же безопасной, как материнское чрево. Я выпила ее всю, до последней капли.
Она, мертвая, повисла у меня на руках, словно я спасла ее, ослабевшую пьяную девушку, которой стало плохо, и теперь помогала спуститься с моста. Проникнув рукой в ее тело – даже эти тонкие пальцы способны с легкостью разорвать плоть, – я вынула сердце, поднесла его к губам и высосала – высосала, как сочный фрукт, – пока ни в одном фибре, ни в одном желудочке не осталось крови. И тогда я медленно – наверное, ради тебя – подняла ее и уронила в воду, к которой она так стремилась.
Теперь река без борьбы наполнит ее легкие. Теперь не будет последних отчаянных всплесков. Я допила из сердца, чтобы лишить его даже цвета крови, и бросила его следом – раздавленный виноград. Бедное дитя… дитя сотни мужчин.
Потом я повернулась к тебе и показала, что знаю – ты следил за мной. Наверное, я хотела тебя напутать. В гневе я дала тебе понять, как ты слаб, что никакая кровь, полученная от Лестата, не спасет тебя, если я решу расчленить твое тело, разжечь в тебе смертоносный жертвенный огонь и уничтожить – или же просто наказать, оставив глубокий шрам, – за то лишь, что ты шпионил за мной.
На самом деле я никогда не поступала так с молодыми. Мне жаль, что при встрече с нами, древними, они трясутся от ужаса. Но, насколько я себя знаю, мне следовало удалиться так быстро, чтобы ты не смог последовать за мной в ночь.
Меня очаровало что-то в твоем поведении, манера, в которой ты приблизился ко мне на мосту, твое молодое англо-индийское загорелое тело, с таким соблазнительным изяществом тронутое печатью твоего истинного возраста. Такое впечатление, что ты всем своим видом спрашивал меня: «Пандора, мы можем поговорить?» – однако в просьбе твоей не было униженности.
В голове у меня все смешалось, и, возможно, ты это понял. Не помню, стала ли я закрывать от тебя свой разум, к тому же я знаю, что в действительности твои телепатические способности не очень сильны. У меня разбрелись мысли – может быть, сами по себе, может быть, с твоей подачи. Я подумала, сколько всего могу рассказать тебе, причем повествования мои будут в корне отличаться от историй Лестата или историй Мариуса, рассказанных Лестатом, и почувствовала необходимость предостеречь тебя, предупредить об опасности со стороны вампиров далекого Востока, которые непременно уничтожат тебя, если ты появишься на их территории, – убьют просто потому, что ты там оказался.
Мне нужно было убедиться, что ты понимаешь: источник нашего бессмертного вампирского голода обитает в двух существах – Мекаре и Маарет, таких древних, что они кажутся уже не столько прекрасными, сколько ужасными. И если они уничтожат себя, все мы умрем.
Мне захотелось рассказать тебе о тех, кто никогда не считал нас племенем, не знал нашей истории, кто пережил страшный огонь, которым наша Мать Акаша жгла своих детей. Мне захотелось рассказать тебе о бродящих по Земле существах, которые внешне похожи на нас, но по происхождению имеют к нам не большее отношение, чем к людям. И внезапно я ощутила жгучее желание взять тебя под свое крыло.
Должно быть, причиной все-таки был ты. Я видела перед собой истинного английского джентльмена, который легко и непринужденно соблюдал правила этикета, – никогда прежде не приходилось мне встречать подобного тебе мужчину. Твоя изысканная одежда привела меня в восхищение – ты доставил себе удовольствие облачиться в легкий черный плащ из гребенной шерсти и даже позволил себе такую роскошь, как блестящий красный шелковый шарф. Как же ты изменился с момента своего перерождения!
Пойми, я не знала о той ночи, когда Лестат превратил тебя в вампира. Этого момента я не почувствовала.
Однако в предшествующие недели весь сверхъестественный мир был взбудоражен известием о том, что какой-то смертный перешел в тело другого смертного, – мы всегда в курсе такого рода событий, словно о них рассказывают нам звезды. Чей-то сверхъестественный разум улавливает расходящиеся кругами отголоски того или иного нарушения ткани обыденного, другой разум принимает образ и передает его дальше…
Дэвид Тальбот, чье имя было знакомо всем нам в связи с почтенным орденом исследователей-экстрасенсов Таламаска, сумел полностью перенести душу и бесплотную часть своего существа в тело другого человека, которое в тот момент находилось во власти похитителя тел. Но ты его вытеснил – и в результате прочно обосновался в новом теле, сплавив воедино молодые клетки и накопленный за семьдесят четыре года жизненный опыт со всеми присущими ему проблемами, помыслами и ценностями.
И этого Дэвида Перерожденного, Дэвида, обладавшего блистательной индийской красотой и всеми достоинствами, обусловленными британским происхождением и воспитанием, Лестат превратил в вампира, завладел и телом его, и душой, довершив чудо Обрядом Тьмы. Он вновь совершил грех, в равной мере потрясший его современников и тех, кто намного старше.
И это сделал с тобой твой лучший друг!
Добро пожаловать во Тьму, Дэвид. Добро пожаловать в царство шекспировской «луны непостоянной».
Ты храбро направился ко мне по мосту.
«Простите меня, Пандора», – тихо произнес ты с безупречным британским акцентом, характерным для высших слоев общества, и с привычной обманчивой британской ритмичностью, столь соблазнительной, что в ней почти что слышится: «Все вместе мы спасем мир».
Ты держался на почтительном расстоянии, словно я невинная девушка девятнадцатого века, чьи нежные чувства ты не осмеливаешься потревожить.
Я улыбнулась.
Потом я все же дала себе волю и как следует рассмотрела стоящего передо мной молодого вампира, которого посмел создать Лестат вопреки запретам Мариуса. И увидела главное: огромную человеческую душу, бесстрашную, но подверженную отчаянию, и тело, которое Лестат так стремился сделать сильнее, что сам едва не пострадал, отдав тебе гораздо больше крови, чем требовалось для трансформации и чем мог пожертвовать без ущерба для себя. Он старался передать тебе свое мужество, свою сообразительность, свое коварство; он пытался выковать для тебя броню из крови.
