Чайна Мьевиль - Кракен
Знакомец Дейна не встречался с ним взглядом.
— Чувствуете, насколько здесь прохладнее? — сказал Билли, тряся головой, и быстро провел экскурсантов через двери, управляемые таймером. — Это чтобы избежать испарений. Может вспыхнуть пожар. Видите ли, здесь немало старого доброго спирта, так что…
Билли мягко хлопнул ладонями, изображая взрыв.
Посетители застыли в экспонатном трансе. Выстроенные в ряд загадки природы. Километры полок с банками. В каждой — неподвижное плавающее животное. Даже звуки вдруг показались заточенными в бутыли и закупоренными, словно на всё вокруг надели крышки.
Животные выглядели бессмысленно-сосредоточенными, некоторые похвалялись своими бесцветными внутренностями. Плоская рыба в коричневатых чанах. Банки с гроздьями покоричневевших мышей — этакие гротескные соленья, вроде маринованного лука. Мутанты с лишними конечностями, зародыши с неявными очертаниями. Все они были аккуратно расставлены по полкам, словно книги.
— Видите? — сказал Билли.
Еще одна дверь, и они окажутся рядом с тем, зачем сюда пришли. Билли много раз наблюдал, как это происходит.
Когда они войдут в аквариумный зал, расположенный в самой сердцевине Дарвиновского центра, он ненадолго замолчит. Вдоль стен огромного помещения тянутся другие полки. На них — несколько сотен других бутылок, от тех, что человеку по грудь, до тех, что не больше стакана. Во всех видны скорбные морды животных. Линнеев декор: переход из одного вида в другой. Стальные клети, шкивы, свисающие, словно лозы. Никто ничего не заметит. Все взгляды будут устремлены на огромный аквариум в центре зала.
Ведь ради него они сюда и пришли, ради этого розоватого огромного существа. Несмотря на его неподвижность; на раны, причиняемые медленным разложением; на струпья, мутящие раствор; несмотря на то, что глаза его сморщились и исчезли; несмотря на его болезненную окраску; несмотря на изогнутость его спутанных конечностей, словно бы вывихнутых, — несмотря на все это, они явились сюда ради него.
И оно будет висеть, снабженное щупальцами нелепое, массивное существо цвета сепии. Architeuthis dux. Гигантское головоногое.
«Его длина — восемь метров шестьдесят два сантиметра, — скажет наконец Билли. — Не самый большой из тех, что нам доводилось видеть, но и не лилипут — (Посетители окружат стеклянную посудину.) — Его нашли в две тысячи четвертом году у Фолклендских островов».
«Это смесь солевого раствора и формалина. Аквариум изготовлен теми же людьми, что выполняли заказ Дэмиена Хёрста. Помните его аквариум с акулой?»
Все дети придвинутся к гигантскому сосуду как можно ближе.
«Глаза в поперечнике — двадцать три или двадцать четыре сантиметра, — продолжит Билли; посетители станут с помощью пальцев прикидывать, сколько это будет, а дети как можно шире раскроют собственные глаза. — Да, как тарелки. Как суповые тарелки. — Он говорил это всякий раз, всякий раз думая при этом о собаке Ханса Кристиана Андерсена. — Но сохранять глаза очень трудно, так что их не стало. Мы впрыснули в него ту же самую жидкость, которой наполнен аквариум, чтобы остановить гниение изнутри».
«Когда его поймали, он был жив».
При этих словах снова раздадутся взволнованные вздохи. Все вообразят себе массу изогнутых щупалец, вытянувшихся на двадцать тысяч лиг, с огромной глубины идущих в рукопашную против богохульства. Хищный мясистый цилиндр, разворачивающиеся канаты чудовищно цепких конечностей, что нащупывают корабельный релинг.
Ничего подобного не случилось. На поверхности гигантское головоногое было слабым, дезориентированным, обреченным. До одури испуганное воздухом, сокрушенное собственным весом, оно, вероятно, лишь раз просипело через свой сифон и тут же впало в паралич — студенистая умирающая масса. Но неважно: теперешнее состояние существа никак не уменьшало впечатления от него.
Головоногое будет глазеть на них пустыми глазницами размером со сковородку, а Билли придется отвечать на привычные вопросы — «Его зовут Арчи»; «Это от Architeuthis. Улавливаете?»; «Да, хотя мы полагаем, что это самка».
Когда спрута доставили, обложенного льдом и обернутого предохранительным полотном, Билли помогал его распеленывать. Именно он массировал мертвую плоть, разминая ткани, чтобы понять, насколько распространился противогнилостный состав. Он так был поглощен своим делом, что как бы не замечал существа в полной мере. И лишь когда монстра поместили в аквариум, Билли поразился по-настоящему. Он наблюдал, как рефракция заставляет головоногое сдвигаться, словно оно приближается или отодвигается — магическое движение в неподвижности.
Это не было видовым образцом, одной из тех заключенных в сосуд платоновских сущностей, которые определяют все им подобное. И все же это головоногое было целым и полным и никогда не подлежало рассечению.
В конце концов внимание посетителей привлекут и другие экспонаты: хитро сложенная рыба-ремень, ехидна, обезьяны в бутылях. А в конце зала стоит застекленный шкаф с тринадцатью баночками.
«Кто-нибудь знает, что это такое? — спросит Билли. — Давайте я покажу».
Вот надписи на этикетках: порыжелые чернила, старинный угловатый почерк. «Эти экземпляры собраны одним выдающимся человеком, — обратится Билли к кому-нибудь из детей. — Можешь прочесть это слово? Кто-нибудь знает, что оно значит? “Бигль”?»
Кое-кто поймет, конечно. И тогда они в изумлении уставятся на эту небольшую коллекцию, с трудом заставляя себя поверить, что вот она здесь, на самой обыкновенной полке. Маленькие животные, собранные, усыпленные, законсервированные и каталогизированные во время плавания к берегам Южной Америки, два века тому назад, молодым натуралистом Чарльзом Дарвином.
«Это его почерк, — скажет Билли. — Он был молод, он еще не пришел к своим поистине великим выводам, когда нашел этих животных. Они помогли ему выстроить теорию. В этих животных нет ничего особо выдающегося, но именно с них все началось. Скоро будет юбилей его путешествия».
Кто-нибудь изредка пытался затеять с экскурсоводом спор об озарении, постигшем Дарвина. Билли не давал себя втянуть в такие дебаты.
Даже эти тринадцать стеклянных яиц эволюционной теории, крокодилы чайной окраски и глубоководные нелепости, необычайно старые и ценные, мало кого интересовали рядом с головоногим гигантом. Билли понимал важность дарвиновских находок, а посетители могли понимать или нет. Это не имело значения. Вступая в этот зал, ты пересекал радиус Шварцшильда[2], выходил за рамки благоразумия, и этот труп головоногого был главной достопримечательностью.
