Стивен Кинг - ОНО
Из-за наводнения в погребе стояла необычайная вонь. Дом Денбро был расположен на возвышении, так что самого худшего им удалось избежать, правда, вода, просочившись в щели старого фундамента, затекла в погреб. Запах был неприятный, затхлый, и делать глубокие вдохи было невыносимо.
Джордж как можно скорее стал перебирать вещи на полке. Старые банки из-под гуталина «Киви», лоскуты для чистки обуви, разбитая керосиновая лампа, две почти пустые бутылки с «Виндексом» и старая плоская банка с воском, на крышке которой была изображена черепаха. Почему-то эта банка поразила Джорджа: почти полминуты он в гипнотическом изумлении разглядывал черепаху, затем швырнул банку на полку, и тут наконец ему попалась на глаза плоская коробка с парафином, на которой было написано слово «Залив».
Джордж схватил коробку и что было духу взобрался по лестнице, но почувствовал, что у него на спине выбилась рубашка и что в конечном счете это его погубит: чудовище, таящееся в темноте, подождет, пока он поднимется на верхнюю ступеньку, а затем схватит его сзади за рубашку и затянет во тьму.
Джордж выбрался в кухню и изо всех сил рывком захлопнул дверь. Стук отозвался по всему дому. Джордж привалился спиной к двери, закрыл глаза, по лбу и по рукам стекал пот, рука судорожно сжимала коробку с парафином.
Фортепьяно смолкло, и раздался голос матери:
— Джордж, а погромче нельзя хлопнуть? Хочешь тарелки разбить на кухонных полках?
— Прости, мама, — отозвался он.
— Джордж, копуша! Сколько можно ждать! — произнес брат из спальни. Говорил он, понизив голос, чтобы не слышала мама.
Джордж захихикал. Страх у него прошел, растаяв так же легко, как исчезает кошмарный сон, когда вы со стоном просыпаетесь в холодном поту. Вы ощущаете свое тело и испуганно озираетесь вокруг, убеждаясь, что это был всего лишь сон, и тотчас начинаете забывать его. Когда вы спускаете ноги на пол, сон наполовину стирается в памяти, когда, выйдя из душа, вы растираетесь полотенцем, то едва ли сможете вспомнить даже третью часть сна, и наконец после завтрака страшный сон исчезает бесследно. Но рано или поздно вам снова снятся кошмары, и страхи вновь оживают.
«Хм, черепаха, — подумал Джордж, направляясь к конторке, где в ящике хранились спички. — Где я прежде видел такую черепаху?»
Но он не мог припомнить и больше не любопытствовал. Джордж достал из ящика коробок спичек, с полки — нож, держа его острым концом от себя, как учил отец, достал из буфета в столовой небольшую миску. Затем вернулся в спальню Билла.
— Знаешь ты кто, Джордж? Попа, большая-пребольшая, — довольно добродушно произнес Билл и, расчищая место, отодвинул все, что стояло на ночном столике, — графин с водой, салфетки «Клинекс», книги и бутылочки с лекарством, запах которого будет на всю жизнь ассоциироваться у Билла с сильно заложенной грудью и сопливым носом. На столике стоял также радиоприемник «Филко», из него доносилась музыка: не Шопен и не Бах, а Литтл Ричард, только пел он так тихо, что сразу пропадала вся его грубоватая, стихийная мощь. Мать, обучавшаяся музыке в Джулимаре, терпеть не могла рок-н-ролл. Она ненавидела его лютой ненавистью.
— Я не попа, — объявил Джордж, усаживаясь на край постели и расставляя на столе принесенные вещи.
— А то кто же! — возразил Билл. — Ты даже не попа, а дырка в заднице, большая-пребольшая, вот ты кто.
Джордж попытался представить себе мальчишку с огромной дыркой в заднице: задница, ноги и ничего больше. Он захихикал.
— У тебя в попе дырка больше, чем жерло пушки, — тоже захихикав, сказал Билл.
— А у тебя больше, чем целый штат, — отвечал Джордж, после чего дружественные чувства минуты на две сменились враждебными.
Братья стали шепотом обмениваться репликами, понятными лишь мальчишкам. Посыпались взаимные обвинения: у кого больше дырка в заднице, у кого грязнее и так далее. Наконец Билл сказал одно неприличное слово. Он обвинил Джорджа в том, что у него самая говнистая дырка в попе, и оба мальчика расхохотались. Смех у Билла перешел в приступ кашля. Когда наконец он успокоился (при этом лицо Билла приняло сливовый оттенок, что весьма встревожило Джорджа), фортепьяно вновь смолкло. Мальчики с тревогой посмотрели в сторону гостиной, ожидая, что сейчас заскрипит стул и послышатся шаги матери. Билл прикрыл рот рукой, заглушая последний приступ кашля, и молча показал на графин с водой. Джордж налил ему стакан, и Билл его выпил.
Вновь послышались звуки фортепьяно — и снова Fur Elise. Билл Заика навсегда запомнил эту мелодию. Даже спустя многие годы у него всякий раз на руках и на спине выступали мурашки, и с упавшим сердцем он вспоминал: «Мама играла эту вещь, когда погиб Джордж».
— Ты больше не будешь кашлять, а, Билл?
— Не б-буду.
Билл достал из коробки салфетку, глухо кашлянул, сплюнул мокроту на салфетку, скрутил ее и бросил в корзину для мусора, битком набитую использованными салфетками, затем открыл коробку с парафином и вытряхнул комок на ладонь. Джордж пристально наблюдал за его действиями, не задавая вопросов и не обронив ни одного замечания. Биллу не нравилось, когда Джордж говорил под руку, а Джордж уяснил, что если он будет помалкивать, Билл обязательно объяснит, что и как надо делать.
Билл отрезал ножом небольшой кусок парафина, положил его в миску, зажег спичку и опустил ее сверху на парафин. Мальчики уставились на желтый язычок пламени. Тем временем затихающий ветер бросил в стекло пригоршню дождевых капель.
— Надо предохранить корабль от воды, а то он намокнет и пойдет ко дну, — пояснил Билл.
Когда рядом был Джордж, он заикался почти незаметно, иногда заикание совсем пропадало. В школе, однако, оно порой становилось столь сильным, что Билл не мог выговорить ни одной фразы. Разговор прекращался, и учителя отводили смущенные взгляды, а Билл упрямо пытался выдавить из себя слово; покрасневшее его лицо почти сливалось по цвету с рыжими волосами, глаза превращались в щелки. Как правило, ему удавалось выдавить из себя слово, но иногда оно застревало в горле. Когда Биллу было три года, его сбила машина, и он ударился о стену дома. Семь часов он лежал без сознания. По словам мамы, после этого он и стал заикаться. Иногда у Джорджа было такое чувство, что папа да и сам Билл не верят ее объяснению.
Кусок парафина почти полностью растопился в миске. Спичка догорала, огонек сделался синим и наконец погас. Билл сунул палец в растопленный парафин и, прошипев от боли, произнес с виноватым выражением на лице:
