Кирилл Манаков - Хроники последнего лета
Тем временем Добрый-Пролёткин вернулся на Старую Площадь и как вихрь влетел в кабинет Загорского, где застал начальника в романтически-задумчивом настроении. Виктор Сергеевич мечтательно улыбался, наблюдая, по всей видимости, за представшей перед его внутренним взором Наташей.
— Разрешите?
Загорский вздохнул, отвлекаясь от возвышенных мыслей, и перевел взгляд на советника.
— Заходи.
Добрый-Пролёткин семенящими шажками вошел в кабинет, уселся на краешек стула и, улыбаясь, сообщил:
— А я все решил.
— Что? — удивился Загорский.
— Я договорился с Султаном. Обо всем.
— Ну! И каким образом? Пообещал ему мою почку?
— Что вы, Виктор Сергеевич! Султан Магомедович — вполне цивилизованный человек. Он прекрасно умеет идти на компромиссы, особенно если сам оказался в неприятной ситуации.
— Возможно-возможно… плохо быть заложником слова. На всякий случай спрячь куда подальше Колушевского — фасад ему попортить могут, а то и похуже. Чтобы я его не видел.
— Будет исполнено. Султан вовсе не горит желанием устаивать разборки, хотя… тут вопрос репутации.
— Как мы и думали. Ладно…
Виктор Сергеевич, наконец, собрался, сел в кресле ровно, расправив плечи и, как прежде, жестко и внимательно посмотрел на советника.
— Итак, все по плану?
— Так точно. Менты согласны, Султан тоже. Начинаем?
Загорский немного помолчал, в задумчивости барабаня пальцами по столу.
— Виктор Сергеевич, начинаем? — повторил Добрый-Пролёткин, подпрыгивая на месте от нетерпения.
— Смотри, Иван Степанович, у меня чувство, как будто мы делаем что-то паскудное. Прямо сейчас. Как думаешь?
— Что есть паскудное? Кто знает, какая дорога ведет к благу, а какая — к добру? Мы можем предполагать, а поступать должно так, как указывает Провидение. И потом, разве вы не знаете, что дела добрые нередко бывают сотканы из злодейств?
— Да ты, Иван Степанович, философ! Пример привести можешь?
— Пожалуйста! Например, война даже за правое дело состоит из отдельных мерзостей, подлостей, крови и дерьма. Сколько заповедей нарушают победители? Но победа очищает все. Разве нет?
— Как всегда прав, — вздохнул Загорский, — давай, приступай.
* * *Загорский не ночевал дома уже двое суток, благо комната отдыха была оборудована не хуже номера пятизвездочного отеля. Он не хотел встречаться с Риммой. Но дальнейший уход от разговора походил бы на бегство, а этого он допустить не мог. Тем более, разговор все равно состоится, и какая разница — днем раньше, днем позже…
Римма как будто его ждала. И не просто ждала — а долго и тщательно готовилась к встрече. В зале — полумрак, на столе — свечи, бутылка вина, два бокала и тарелка фруктов.
— Будешь?
Римма спросила будничным голосом, словно ничего не произошло. Загорский молча обошел стол, сел напротив жены и взял бутылку.
— Ого! «Муттон Ротшильд»! Хороший вкус.
— Хороший учитель был, — спокойно сказала Римма безо всякого выражения, просто констатируя факт.
Он смотрела прямо в глаза, не отводя взгляд, и в ее темных зрачках плясали оранжевые отблески.
Виктор Сергеевич налил вино себе и жене, поднял бокал, поглядел сквозь него на огонек свечи и сделал небольшой глоток. Римма мило улыбнулась, залпом осушила свой бокал и закашлялась.
— Отвыкла пить, — виновато сказала она, — буду привыкать.
Загорский поставил бокал на стол.
— Нам надо поговорить.
— Конечно, милый.
Виктор Сергеевич чувствовал легкое замешательство: он ожидал чего угодно — криков, плача, истерики, но никак не такого странного спокойствия. Не к добру это.
— Не думаю, что нам стоит копаться в нашей личной жизни, — слово «нашей» он произнес с особой интонацией, — надо решить, как жить дальше.
— Почему?! — обиженно воскликнула Римма. — Разве тебе не хочется знать, чем я занималась с любовником?
Загорский не нашелся, что ответить, а Римма наклонилась к нему и сказала тихо и доверительно:
— Он очень нетерпеливый. Никогда не успевает раздеть. Любит вот так, на столе, — она похлопала ладошкой по столешнице, — пристроится сзади, и работает, работает, работает… Когда кончает, кричит как зверь. Любит мой ротик… У него сперма на вкус солоноватая, а у тебя совсем безвкусная. Странно, правда?
Виктор Сергеевич, не меняясь в лице, взял со стола бутылку, взвесил в руках и с силой запустил в стену, облицованную драгоценным английским дубом. Как ни странно, бутылка не разбилась, а, отскочив, покатилась по паркету. Издержки английского стиля, качество французского стекла и разгильдяйство российских строителей: дубовые панели неплотно прилегают к стенам и пружинят, не давая возможность успокоить нервы звуком разбившейся вдребезги бутылки.
— Тебе не нравится?
Римма была поразительно спокойна.
Загорский был готов ударить ее, даже представил, как это произойдет — широкий размах, шлепок всей ладонью по лицу, Римма падает, и с нее слетает нарисованное спокойствие. Представить — представил, но в последний момент чудовищным усилием воли сдержался. Даже не закричал.
— С тобой все в порядке? — как ни в чем не бывало, полюбопытствовала Римма.
— Что ты хочешь? — спросил Виктор Сергеевич.
Он сжал кулаки и страшно смотрел на жену.
— Ты, кажется, расстроен? — продолжала Римма. — Или пробуешь поджечь меня взглядом?
Загорский несколько раз глубоко вздохнул, приводя мысли в порядок, и повторил вопрос:
— Римма, что ты хочешь?
— Не знаю, — она жеманно пожала плечами, — откуда я знаю, что хочу? Или, точнее, знаю, но это так, из области фантастики. Хочу машину времени. И на ней — на пятнадцать лет назад — к капитану Загорскому. Настоящему. Но он умер, остался генерал Загорский. Совсем другой человек, правда?
— Не говори глупостей, — резко сказал Виктор Сергеевич, — нам надо все обсудить.
— Я разве против, милый? Я уже начала обсуждать. Вчера встречалась с твоей. Ну и вкус у тебя… Попросил бы, я уж подобрала кого получше.
— Зачем ты это делаешь?
Виктор Сергеевич был неприятно удивлен. Римма преподносила сюрпризы — один за другим.
— Как зачем? Поболтали немного. Узнала, что ты в нее безумно в нее влюблен, готов бросить все и увести в Майами. Кстати, почему Майами? Тебе же Штаты не нравятся.
— Перестань. Ты же знаешь, что это ерунда.
— Может быть, может быть, — промурлыкала Римма, сладко потянувшись, — но это уже не важно.
Она была столь грациозна, что Виктор Сергеевич удержал готовые сорваться с языка слова о том, что он уходит.
