Игорь Денисов - Судья
— Ладно. Некоторое время я поживу у тебя, — она оглядела кухню. — В Доме мне сейчас действительно нельзя оставаться. А там посмотрим.
Глава 21. У Павла
Инну поразила запущенность, свойственная жилищу одинокого мужчины, бедность убранства и убогость обстановки. Комнаты казались темнее и мрачнее, чем были на самом деле. На жестких расшатанных стульях нельзя было сидеть, не заработав мозолей. Инна боялась прикасаться здесь к чему-либо, не запачкавшись.
Несколько первых минут ее мучил запах чужого дома — запах гнилых досок, лука и чего-то тошнотворно-сладкого, как непереваренная пища. Но постепенно Инна привыкла к запаху и перестала его замечать, как уборщики цирка, вычищая обезьянник, не замечают вони.
Павел пытался быть гостеприимным, но у него получалось только быть суетливым и неуклюжим. Он явно не жаловал гостей. Инна сомневалась, что, кроме нее, за порог этого дома ступала чья-то нога.
И все же она быстро подавила раздражение. «Ладно. В конце концов, случалось ночевать в местах и похуже».
Инна как можно более спокойным тоном попросила дать ей женский халат и какие-никакие тапочки.
— Буду обживаться в твоих хоромах, — заявила она, ослепительно улыбаясь. На самом деле ей не хотелось разгуливать здесь в блузке и фирменных джинсах. Еще ей в голову запала странная идея, что, раз она прячется, нужно изменить внешность. Для начала — обрядиться в тряпье.
Павел вытащил из комода в прихожей стоптанные розовые тапочки, подал Инне черный халат с красными маками.
— Чье? — Инна взяла у него одежду.
— Жены. Бывшей жены, — поправился Павел, отводя глаза.
— Это которая умерла? — Инна подозрительно покосилась на халат. — Ты на память хранишь, что ли?
Павел промолчал. Инна пожалела о том, что сказала. Но и не подумала извиняться.
Павел кашлянул, разглядывая бледные розы на выцветших обоях.
— У меня есть белье. Дать?
Инна замерла перед дверью спальни.
— Нет. Я куплю, что нужно.
Она переоделась в халат. Немного великоват. Инна с удовольствием подумала, что жена Павла не отличалась стройностью.
Она приколола на затылке волосы. Посмотрела в зеркало. Улыбнулась самой себе, подмигнула. Спустя секунду это показалось ей глупым. Дом осуждал ее, проникал в сердце, менял оценки.
— Дура, — сказала Инна самой себе.
Павел стоял за дверью. Инна взяла его под локоть.
— Я теперь твоя жена, — объявила она. — Ну, сударь, ведите меня в опочивальню.
Они встретились взглядами и прошли в кухню, натянуто улыбаясь.
Инну неприятно поразило, что Павел дал ей чашку с отколотым краем. Вдобавок, к внутренней стороне чашки прилипла какая-то гадость — засохшее варенье.
— А у тебя других чашек нет? Эта какая-то… не такая.
Они начали спорить и быстро закипели. Павел бросил полотенце на пол, покраснев от гнева:
— Знаешь, что, милая моя? Здесь тебе не дворец!
— Вот как? А кто затащил меня сюда? Можно подумать, я сама напросилась!
Павел поднял полотенце.
— Как знаешь. Раз уж ты здесь, привыкай. Праздник закончился.
Он отвернулся.
Инна закрыла рот.
— Ничего себе заявочки, — пробормотала она.
Пока все для нее исчерпывалось протекающим бачком в туалете, отсутствием телевизора, газет и журналов.
Зато его дом был завален книгами. Учебники, монографии, психология, философия, фантастика, классика, оккультизм. Инна вяло пролистала «Униженных и оскорбленных», пока Павел готовил ужин. На третьей странице у Инны заболела голова из-за длиннот и отсутствия диалога.
Ужин оказался не так плох, хотя его никак не назовешь романтическим: жареная картошка с яичницей и сосисками, чай с бутербродами. В конце трапезы Павел и Инна ели свиную тушенку прямо из банки. Ужинали молча.
— Ты всегда на ночь так наедаешься? — спросила Инна. — Смотри, нам сегодня не спать!
Павел промолчал.
Инна разделась и легла в кровать. Хотя бы простыни свежие.
«Теперь будем трахаться».
Ей стало противно, как никогда не было.
Она ждала Павла, но он так и не пришел. Лег на диване. Вскоре послышался тихий свист его дыхания. Инна почувствовала странную благодарность.
Девушка повернулась набок и заснула под вой ветра за стеной.
Когда Инна открыла глаза, белый утренний свет струился между занавесками. Девушка наморщила лоб, рассматривая витиеватые трещины на потолке.
Несколько секунд понадобилось ей, чтобы вспомнить вчерашнее. Она в чужом Доме. У Павла. Он выкрал ее и утащил в подземное царство.
Некоторое время Инна прислушивалась. Если Павел дома, она притворится спящей.
Но ни топота, ни покашливаний, ни звона посуды девушка не услышала.
Всякий раз, вставая с кровати, Инна совершала неимоверное усилие. И всегда вставала в тяжелой депрессии, которую было просто необходимо залить алкоголем. Внутренние голоса Инна заглушала, включая телевизор или музыку. От боли и гложущей тоски Инну изо дня в день спасали многочисленные вечеринки, гулянки, лихорадочный секс. Только так. Окунуться в дурманящий водоворот. Не думать о завтра и забыть все вчера.
Но в это утро она с изумлением обнаружила, что совершенно спокойна.
На столе стояла холодная сковородка с остывшей яичницей, обернутый полотенцем чайник и накрытое тарелкой блюдо. Инна приподняла тарелку. Оладьи.
На столе записка. Корявым мелким почерком Павел написал:
УШЕЛ НА РАБОТУ И ПО ДЕЛАМ. ВЕРНУСЬ НЕ ЗНАЮ КОГДА. НЕ ЗНАЮ, ЧТО ТЫ ЛЮБИШЬ НА УЖИН, ПОЭТОМУ ПРИДЕТСЯ ЕСТЬ ТО, ЧТО ЛЮБЛЮ Я.
— А что ты любишь? — раздраженно спросила Инна. — Мертвых детей?
УШЕЛ НА РАБОТУ И ПО ДЕЛАМ. Если работа — не дело, то что — «дела»? Инна представила, как Павел бредет под дождем в черном плаще, перешагивая через лужи.
Девушка тряхнула головой.
Позавтракав, всерьез задумалась о том, чем заняться.
Она терпеть не могла быть у кого-то на иждивении. Решила отплатить Павлу за гостеприимство, т. е. прибраться.
Надев фартук, она нашла в чулане ведро, лентяйку, метлу и совок.
К полудню вымыла окна, протерла мебель. Ковры скатала и свалила в углу, твердо решив, что заставит Павла по приходу вытряхнуть.
Вытирая руки тряпкой, остановилась на пороге кабинета.
Кабинет — святилище любого человека. Здесь каждый прячет свои тайны.
Инна шагнула за порог. На цыпочках прошла к столу, вздрагивая от каждого шороха.
Что она рассчитывает здесь найти? Отрубленные головы мертвых жен?
Она обнаружила кое-что похуже.
На чистой поверхности стола лежала рукопись. Титульный лист специально оставлен лежащим так, чтобы любой, кто войдет, с порога мог прочесть:
