Ирина Лазарева - Старое пианино
Чаритта заинтересовался последней фразой Себа, придвинулся, его взгляд как паук пополз по лицу Максима, тот даже почувствовал, как множество жестких ворсинок кольнули кожу. Чаритта провел концом рукоятки кнута по щеке музыканта и одобрительно прищелкнул языком:
— Сгодится. Молодой, крепкий, как раз то, что надо. — Голос у него был далеко не чарующий, напротив — сиплый, леденящий, а глаза абсолютно мертвые.
— Да пошел ты, ублюдок! — брезгливо мотнул головой Максим. Руки он поднять не смог, все тело было налито страшной тяжестью. — Убери своего холуя, Себ. Так у нас разговор не получится. Не запугивай меня, объясни толком, зачем тебе нужна книга.
Себ отослал жестом Чаритту в сторону.
— Так и быть, отвечу на твой вопрос, — сказал он, — убить тебя я всегда успею.
Я предвидел, что они найдут кого-то, чтобы закрыть врата, поэтому мне нужен ключ, чтобы открыть их снова. Я могу тебя убить, но они приведут другого фанатика-Орфея. Если я буду обладать книгой, то все их потуги окажутся тщетны.
— Я понял: ты жаждешь дальнейшего разложения, деформации пространства, отказа от гармонии.
— Да!
— И предлагаешь участвовать в этом мне, музыканту и композитору?
— Глупец, я могу дать тебе славу, несравнимую с лаврами всех пианистов когда-либо живших и живущих ныне. — Себ подтолкнул Лизу к Максиму. — Забирай ее в придачу и оцени мою щедрость.
Лиза смиренно двинулась к Максиму, но не отрывала глаз от Себа, смотрела на него с обожанием.
— Все ложь, — с мукой выдохнул Максим. — Ты поманил меня женщиной, которая ко мне равнодушна, славой лже-исполнителя, наподобие Веренского, хуже — я стану убийцей не только музыки, но и людей.
Себ, очевидно, начал терять терпение. Лицо его сделалось свирепо и почти так же некрасиво, как у его слуг. Он вытянул руку, и струя пламени ударила Максиму под ноги. Чаритта, будто того и ждал, подскочил к пленнику со спины и набросил ему кнутовище на шею. Максим почувствовал, как удавка сжимает горло; раскаленные подошвы кроссовок обожгли ступни. Он тоскливо подумал, что это только начало и что ему, скорее всего, не спастись.
— Не воображай, что ты представляешь для меня какую-то ценность, — зловеще процедил Себ, — я могу изжарить тебя прямо сейчас без ущерба своему делу. А потом дождусь очередного слабоумного менестреля.
— А ты — мелкий вор и обманщик! — запальчиво вернул Максим, обидевшись почему-то до смерти на слово «слабоумный». И тут же закрыл голову руками, ожидая неминуемой расплаты за дерзость. Удавка на горле натянулась в ожидании знака Себа.
— Ты прав, Максим, — вдруг раздался звучный, незнакомый голос. — Все его обещания — ложь. Он не отдаст Лизу, хотя и не убьет ее, как грозится: она нужна ему — дочь Веренского, потомок графского рода, без нее книга в его руках бесполезна.
Из висячей гущи ненастного пара выступило новое действующее лицо. Это был высокий юноша, широкоплечий, стройный, мускулистый, одетый как древний спартанец — панцирь поверх короткого хитона, плащ, скрепленный пряжкой на левом плече, на ногах поножи, украшенные чеканными узорами, сандалии с завязками до колен. Своеобразность его оснащения заключалась в преобладании белых и серебристых тонов: инкрустированные серебром доспехи, белый хитон и белый плащ; на боку, на портупее с блестящими бляхами, висел длинный меч в ножнах из слоновой кости.
Воинственный незнакомец был, однако, без необходимого при таком снаряжении шлема, с непокрытой головой. Короткие волосы слегка вились, на лоб спадала светлая прядь, из-под нее твердо глядели ясные голубые глаза.
Появление юноши произвело шокирующее действие на палачей Максима. У Чаритты выпал кнут из рук. Он затрясся, подхватил свое орудие пыток и юркнул за спину Себа. Господин его не шелохнулся, превратился на короткий срок в каменное изваяние. Затем протянул руку, словно хотел дотронуться до юноши в доспехах, и тут же отдернул.
Воин и Себ встали друг против друга. Тишина наступила такая, что Максим усомнился, находится ли он еще на матушке-земле, существует ли заповедник за ватной завесой, есть ли река в стороне. Все словно провалилось куда-то, уступив место душной, мертвенной облачности.
Молчание затягивалось. Наконец Себ глухо произнес:
— Регул…
Он прикрыл глаза рукой, сгорбился и отошел, повернувшись к пришельцу спиной. Тот хмурился, но стоял неподвижно и прямо, левая рука лежала на большой, окованной серебром рукояти меча.
Когда Себ обернулся, его лицо снова было насмешливо, но заговорил он с горечью:
— Так кто же у нас справедлив и милосерден? Кто движим любовью и всепрощением? Велик, непорочен, свят? Или ты станешь уверять, что выбор на тебя пал случайно. О нет, никогда не поверю! Я помню, как изощренно они умеют разить.
Он подошел ближе, с болью глядя юноше в лицо:
— Скажи мне, Регул, ярчайшая звезда в созвездии Льва, знал твой владыка, к кому тебя посылает?
— На что ты сетуешь, Себ? — угрюмо отозвался тот. — К тебе мог явиться любой из нас, я или другой — это ничего не меняет. За себя могу сказать — встреча с тобой не входила в мои планы.
Себ поднял брови:
— Ты даже не хочешь назвать меня по имени?
— Ты — Себ. Твое имя давно забыто, на небе погасла твоя звезда.
— И все же я здесь, перед тобой, и сколько бы ты не строил из себя бесстрастного служаку, тебе нелегко сейчас говорить со мной.
— Я не слуга, тебе это отлично известно, не пытайся меня задеть. У каждого из нас был выбор, свободная воля — на чьей стороне сражаться. Я умолял тебя, сделал все, что мог, чуть в ногах не валялся, ты не забыл? А ныне ты изменился так страшно, так непоправимо и безвозвратно, что я сам не хочу равнять тебя со своими воспоминаниями. Ты тот — кого я не знаю и не знал никогда.
Регул говорил негромко; слова, как видно, давались ему с трудом. Максим, несмотря на шаткость своего положения, с изумлением созерцал колоритного молодца: его уверенные манеры компенсировали кажущуюся молодость, кроме того трудно было ожидать в столь молодом человеке подлинного величия, тем не менее оно сквозило в каждом жесте, взгляде, интонации.
Себ, выслушав приговор, изменился в лице, будто внезапно горестно растерялся, на смуглых щеках выступил темный румянец, кровь ударила ему в голову. Однако вскоре он перемогся, вернул себе надменную осанку и значительную поступь. Он обошел собеседника, оглядывая его с придирчивым сарказмом.
— Ты пришел ко мне с мечом? А я, как видишь, безоружен. — Он развел руки в стороны в доказательство своих слов. — Неужели ты хочешь драться со мной, блистательный Регул? Не погнушаешься обагрить свой меч нечистой кровью?
