Сьюзен Хилл - Туман в зеркале
Я отправился в скромные — не на Пиккадилли — магазины для джентльменов и приобрел вечерний костюм, смокинг, новое теплое пальто и еще всякую всячину из необходимого: приличный домашний халат и тапочки, рубашки и ботинки. Я бы даже получил удовольствие, делая покупки, если бы не испытывал усталость и некоторое недомогание, сопровождающееся неопределенными болями в конечностях и головной болью, — впрочем, я старался насколько мог не обращать на это внимания.
Перед самым Сочельником наступила оттепель, и улицы и дороги превратились в реки черной бурлящей воды. Небо было хмурым, воздух грязным, весь день солнечный свет едва пробивался сквозь тучи. Но я вышел прогуляться среди прилавков рынка Ковент-Гарден и наслаждался картинами и запахами, свежими, сложенными штабелями рождественскими елками, грудами резко пахнущего остролиста, болтающимися у входа в лавки рядами индеек и каплунов — я смотрел, как их снимали мальчишки в фартуках, орудуя деревянными баграми с крюками.
Я вспомнил, что прошлое Рождество провел в отдаленной горной деревушке на Тибете, попивая чай с прогорклым маслом и слушая песнопения буддийских монахов и перезвон тысяч колокольчиков в разреженном, чистом воздухе. Это было настолько не похоже на хмурую слякоть Лондона и приближающийся праздник Рождества, насколько вообще возможно, это был другой мир, и в его реальность верилось с трудом, словно мне это все приснилось.
Когда я вернулся в тот вечер на Прикеттс-Грин, чтобы упаковать вещи, я все еще чувствовал какую-то подавленность, и подумал, что вполне мог подхватить простуду, но, приняв порошки с толикой горячего рома, я хорошо выспался и утром — темным, сырым и ленивым — решил, что мне удалось справиться с недомоганием.
Я тепло оделся, запер комнаты (Тридголду я оставил записку — он, как всегда, был невидим) и вызвал кэб, который должен был доставить меня на вокзал Ватерлоо. Уже в самую последнюю минуту я засунул в карман маленький черный молитвенник.
Это было удручающее путешествие, поезд был переполнен, и попутчики меня раздражали. Я ушел в себя и так и сидел, сгорбившись в своем углу, снова и снова прокручивая в мозгу надпись в молитвеннике, пытаясь ухватить и выявить намеки на что-то — что-то такое, что я знаю и что распахнет мне дверь в прошлое. Но и на сей раз я преуспел не более, чем раньше, и уже даже почти жалел, что вообще нашел эту книжицу — ведь, не найди я ее, меня ничего не манило бы попусту и не мучило.
Я понимал, что Конрад Вейн вместе со всем, что мне удалось о нем выяснить, уже не интересует меня — более того, мне претила отныне даже самая мысль о нем. Мое отношение к нему полностью изменилось. Сейчас все мои мысли занимал этот мальчик, Джордж Эдвард Паллентайр Монмут.
Поезд громыхал, и мои мозги, казалось, громыхают с ним. Я пребывал в полуоглушенном, полусонном состоянии, и очнулся, только когда поезд тронулся, потому что в вагоне сделалось вдруг очень душно, и я вынужден был снять пальто и пиджак, хотя соседи по купе и смотрели на меня с недоумением.
Ландшафт за окном поезда был унылым и скучным, хлестал дождь, печальные овцы бродили, понурив головы, по полузатопленным полям. Впервые со своего приезда я затосковал по теплу тропиков, по голубым небесам и красочным цветам, по яркому сиянию солнца и по гигантским открытым пространствам, простирающимся во все стороны. Я почувствовал себя стесненным и подавленным, здесь у меня не было никакой цели, мне недоставало друзей, и у всех, кого я видел вокруг, были замкнутые, тоскливые, скучные лица.
В Хисли меня ждал автомобиль, темно-зеленый «бентли», и я устроился, глубоко погрузившись в мягкое сиденье, а мои чемоданы поставили в багажник. Наслаждаясь роскошью, я в то же время испытывал некоторые опасения — было бы, несомненно, гораздо лучше, если бы я остался на Прикеттс-Грин и сидел в одиночестве, греясь у камина. Я испытывал неуверенность, не знал, как меня примут, и не буду ли я себя чувствовать неуместным в этом роскошном доме среди незнакомых людей — тем более, я и с хозяйкой-то дома едва знаком. Автомобиль тем временем въехал в высокие ворота, и, несмотря на все свои предчувствия и опасения, я с нетерпением ждал, когда увижу Пайр. Словно догадавшись об этом, а может, стараясь сделать въезд более торжественным, шофер поехал медленнее. Дождь прекратился, небо немного разъяснилось и просветлело, хотя день по-прежнему оставался довольно унылым, и скоро должен был наступить вечер. Быстро миновав ничем не примечательные кустарники, мы свернули на длинную прямую аллею между огромных вязов. По обе стороны тянулся парк, где паслись маленькие лани. Я представил, как это выглядит летом, когда ветви одетых листвой деревьев смыкаются арками наверху, и солнечный свет струится сквозь листья. Это была та самая Англия, о которой я читал рассказы в книжках моего опекуна, когда был маленьким, и именно такого рода картину я годами держал в уме.
— Теперь, сэр, вы можете увидеть дом, там впереди.
Я посмотрел и, увидев его, тут же воспрянул духом. Строение, высившееся передо мной в дальнем конце аллеи, было, безусловно, великолепно и необычно. Из серого камня, с крыльями по обе стороны от главного здания. К парадному входу, плавно изгибаясь, вела лестница.
Перед ней, в центре широкой круговой подъездной дорожки был огромный фонтан, у колонн портика располагались большие вазы. Дверь была открыта, свет изнутри лился в окружающие сумерки — и, конечно же, каждое окно было наполнено светом, а сияние стеклянных люстр смешивалось с более мягким светом свечей. Я увидел классическую оранжерею, и когда мы наконец свернули на подъездную дорогу, я мельком заметил протянувшиеся в темноте за домом лужайки, высокие стены и пруды с лилиями, переплетение дорожек и еще фонтаны, и исчезающий вдали склон, спускающийся к глади озера.
Потом мы остановились. Леди Куинсбридж появилась в дверях и быстро спустилась по ступеням, чтобы приветствовать меня, и с этого мгновения я погрузился в блеск и великолепие ее мира и теплоту и искренность ее гостеприимства.
Войдя в дом, я почувствовал, что меня словно окутывают свет и роскошь, убаюкивают уют и сияние Рождественской обстановки.
Дом был великолепен: из огромного холла вела наверх лестница, стены были обшиты деревянными панелями, на старинной полированной мебели играли отблески огня в каминах, растопленных в каждой комнате. Рождественская елка, убранная игрушками, раскрашенными еловыми шишками, свечками и лентами, уходила ввысь, почти касаясь высокого потолка, камины и двери были увиты остролистом, и во всем доме витал сладкий запах горящих дров, терпких плодов, зеленых ветвей. Я стоял, ослепленный всем этим, но леди Куинсбридж сразу пришла мне на помощь, заботливая и исполненная дружелюбия.
![Сьюзан Хилл - Женщина в черном [пьеса ужасов]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)