Александр Варго - Гример
Михаил протянул бутылку мне.
– Ты первый, гость как-никак. Только надо тост какой-нибудь сказать. Без тоста одни алкаши пьют.
– За знакомство, – сказал я первое, что пришло в голову.
– Правильно, за знакомство!
Я глотнул совсем немного. Спиртное было прохладным и крепким. Но последнее обстоятельство я оценил, лишь когда проглотил калгановую настойку. Она сразу же мягким теплом охватила горло.
– Пьешь, как кот лакает, – беззлобно констатировал Михаил, прикладываясь к горлышку.
Надо отдать ему должное, выпил он не больше моего – наверняка был блюстителем народных традиций выпивки. Теперь шагалось веселее. Вскоре мы уже поднимались на крыльцо сторожки. Как оказалось, дверь даже не была закрыта на ключ.
– Какой же я сторож, если воров боюсь? – пояснил Михаил.
В небольшом домике царил чисто мужской беспорядок. Вместо табуретов тут использовались березовые чурбачки, вместо стола я увидел старую дверь, поставленную на высокие сосновые чурки. При этом пространство было организовано вполне рационально – повсюду можно было пройти и даже кое-где присесть. Михаил сполоснул в ведре два стограммовых граненых стаканчика, протер их бумажным полотенцем и водрузил на стол. Закуска уже имелась: крупно порезанные сало и хлеб. Наверняка она никогда не сходила со стола, только подновлялась.
– Ты уж извини, что я тебя в гроб сегодня законопатил, – произнес Михаил, разливая настойку по полстаканчика. – Гнать не будем. Спешить некуда.
– Я все понимаю. Сам бы охренел, увидев, как могилу раскапывают, – согласился я.
– У нас и не такое увидишь… – Сторож поднял стаканчик, призадумался на секунду, извлекая из памяти один из дежурных тостов, и вымолвил пафосно: – За землю, на которой сидим, будь она проклята.
Возразить я не успел. Михаил уже торопливо чиркнул донцем по стаканчику, к которому я даже не успел прикоснуться, и тут же перевернул его над широко раскрытым ртом. Спиртное влилось в горло, даже острый кадык под поросшей щетиной кожей не дрогнул.
Сторож явно любил производить внешние эффекты. Даже наливал из высоко поднятой бутылки, и густое желтое спиртное стекало тонкой ровной струйкой.
– Ты вообще, Марат, кто такой? – спросил он.
В подробности вдаваться не хотелось, особенно в свете событий на кладбище.
– Гример я.
– Редкая профессия. Но я не то хотел спросить. По жизни ты кто?
Вопрос застал врасплох. В самом деле – кто мы все по жизни? Можно было ответить: человек, мужчина, но хотелось и самому разобраться.
– Ну, я, к примеру, сдержанный оптимист, – подсказал Михаил, расстегивая камуфляжную куртку. – Ты не думай, что неотесанный. Высшее образование, правда, незаконченное, имею. Жена, черт бы ее побрал, настояла, чтобы я университет на четвертом курсе бросил и в кооператоры переквалифицировался. Помнишь, были такие в перестройку?
– В малиновых двубортных пиджаках из кримплена и с золочеными пуговицами?
– Вот черт, угадал, именно такой она меня носить и заставляла, – засмеялся Михаил.
– Не боишься черта на ночь поминать?
– Место здесь такое, что, поминай не поминай, он по-любому объявится. А все кладбище старое виновато… Так кто ты такой по жизни?
– Циник, – честно признался я.
– Можешь не пояснять, я на филолога учился. Если правильно, по-старогречески, циник – значит «реально на жизнь смотришь в любом ее проявлении», это хорошо. Другой не стал бы гробы выкапывать.
– Я же не знал, что там бревно лежит.
– Нашел, чем оправдываться! Лучше, что ли, было мертвое тело сегодня откопать? Тогда бы я тебя лопатой уже не плашмя бил… Давай за твою барышню, которая жива оказалась, выпьем. Не каждый на такое, как ты, решится. Раз жива, значит, чокаемся.
Я почувствовал легкое головокружение. Напиток от старой ведьмы был коварным, дурманил неторопливо, но основательно. Для меня все напитки делятся на те, которые бьют по голове, и на те, которые действуют на опорно-двигательный аппарат, как сказал бы Петруха. А эта настойка действовала на все сразу – и на голову, и на ноги. Кажется, я пьянел куда быстрее своего нового знакомого.
Странным он мне показался. Почему-то его совсем не интересовало то, почему на местном кладбище кого-то вообще могут закопать живьем, словно такое тут в порядке вещей.
«Что я тут делаю? – задумался я, осматриваясь. – Ах да, хотел расспросить…»
– Пьем за твою девчонку и за твою смелость, – донеслось до моего слуха.
Я выпил всего треть от налитого, отставил стаканчик. Университетское образование ночного собеседника не подвело, он не стал настаивать, чтобы я пил с ним наравне.
– Так вот, о кладбище. Там бывшие помещики похоронены, это их могилы досмотренные, все остальное травой поросло.
– Слышал уже. Их потомки вроде в Парагвае теперь живут…
– Ого! Образовываешься помаленьку. Не зря мы на том кладбище и встретились. Весь наш дачный поселок – их бывшее дореволюционное имение. У них и дворец тут был. Фундамент от флигеля на участке Дмитрия Петровича сохранился. Я ему говорил, чтобы разломал его к чертовой матери. А то вспомнят потом, скажут, что памятник архитектуры, и участок заберут. А он на нем и построился, сэкономить решил.
– Дмитрий Петрович – это тот, которого придушили? – уточнил я, чувствуя, что говорю лишнее.
– Он самый, – удивился Михаил. – Во как бывает! Последний владелец имения, мало, что богатым был, он еще наукой занимался. Лаборатория у него тут имелась и обсерватория, кажется. Его еще профессором магнетизма называли. Вот он после революции и свалил в Парагвай. Есть тут какая связь или нет, не знаю. Но теперь вот эти латиносы на кладбище повадились. Может, из Парагвая они? А с ними и наши, русские… На дорогих тачках приезжают.
– Секта у них?
– Похоже. Чего еще на кладбище собираться по ночам? Сатанисты, одно слово. Но против них ничего не сделаешь. Памятники не валят, могил не поганят. Случается, даже веночки привозят и траву триммером косят. А по ночам огни жгут. Так ты точно не из них? Или не поделил чего с сатанистами? – уставился на меня пьяноватым глазом Михаил; второй глаз был плотно закрыт веком, будто человек наполовину спал, наполовину бодрствовал.
– Я крестик ношу, – сказал я очевидное, доставая из-под рубашки нательный крестик.
– Они тоже крестики носят, – тут же оживился сторож, – правда, кверху ногами. Сам не видел, но так люди говорят.
Я еще немного глотнул калгановой настойки. Вещь стоящая, но в другой обстановке. Пить, когда тебе муторно, – последнее дело; надеешься снять стресс, а получается наоборот. Мысли не проясняются, более того, принимаются ходить по замкнутому кругу.
– Ты на меня не смотри, себе наливай. Мы в разных весовых и возрастных категориях. А я больше пить не буду. Разобрало уже. Хочу завтра со свежей головой проснуться. У тебя же заночевать можно? – спросил я, поднимаясь из-за стола.
– Естественно, можно. Зачем же я тебя приглашал? Не водки же на халяву выпить. Поговорить хотелось со свежим человеком, понять, кто ты да что…
– Понял? – усмехнулся я и, покачнувшись, удержался за край стола.
– Понять не сложно: хоть ты человек и замысловатый, но не вредный. А за стол лучше не держись, он не слишком устойчивый, разборный. Выйти на улицу хочешь? Удобства за домом, там дорожка колотыми плитками выложена. Фонарик возьми, – сунул мне в руки включенный фонарь Михаил и провел до самой двери. – Так по дорожке налево и топай.
Я оказался на крыльце под моросящим дождем. Луч фонаря ползал по разросшейся траве, наконец в ней отыскалась и плитка дорожки.
«Какого черта я напился?» – подумал я, осторожно спускаясь по скользким ступенькам крыльца.
Внутри фонарика что-то искрило, свет норовил погаснуть. Кое-как отыскал «удобства». На обратной дороге уже немного протрезвел, а потому страх потихоньку стал возвращаться. За сетчатым забором, выходящим в поле, темнел силуэт старого дуба, под которым мы сегодня с Михаилом прятались от «чертовой бабы». Где-то там, в темноте, она сейчас и была. Может, близко, может, далеко. Ведь она заметила нас, запомнила, могла выследить. Да что выследить! Я и теперь торчал с фонариком в руке, видный за километр с любой стороны.
– Это уже мания какая-то, – прошептал я. – Пусть себе голая баба бродит по ночам. Почему я должен ее бояться? Мало ли чокнутых в этом мире.
Но страх коварная штука. Стоит дать ему появиться в душе, он тут же начинает шириться, охватывая все твое тело. Именно тело, боится только оно, а не разум. Мозг твердит, что бояться нечего, а поджилки уже трясутся. Не задушишь его в зародыше, как ноги уже сами помчат тебя. И тогда уже контроль над собой потерян. Слава богу, ноги заплетались, бежать я просто не мог; плелся, придерживаясь тропинки. Луч фонарика выписывал замысловатые траектории на мокрой траве.
Утро вечера мудренее, попытался я утешить себя расхожей фразой. Дневной свет разгоняет мрак. Непонятное становится явным. Всему найдется свое объяснение. Прав Петруха.
