Нил Гейман - Книга кладбищ
— Здесь? — спросила женщина.
— Да, миссис Каравей, — ответил один из её спутников, порядком запыхавшийся седой толстяк. У него, как и у других мужчин, была с собой пустая плетёная корзина.
Женщина выглядела удивлённой и скептичной.
— Ладно, как скажете, — сказала она. — Хотя лично я ничего не понимаю. — Она посмотрела на белые цветы. — Так что я должна сделать?
Самый невысокий из её спутников достал из своей корзины пару серебряных ножниц.
— Возьмите ножницы, госпожа мэр, — сказал он ей.
Она взяла ножницы и принялась срезать цветы, которые они все вчетвером стали складывать в корзины.
Через некоторое время миссис Каравей, оказавшаяся мэром, сказала:
— По-моему, всё это ужасно глупо.
Толстяк сказал:
— Такова традиция.
— Ужасно глупая традиция, — повторила миссис Каравей, но продолжила срезать белые цветы и складывать их в корзины. Когда первая корзина наполнилась, она спросила:
— Может, уже хватит?
— Нужно заполнить все четыре корзины, — сказал ей тот, что покороче. — Затем нужно будет вручить цветок каждому жителю Старого города.
— Ничего себе традиция! — воскликнула миссис Каравей. — Я спрашивала о ней у моего предшественника, он сказал, что никогда о ней не слышал, — затем, помолчав секунду, она спросила:
— У вас нет ощущения, что нас кто-то подслушивает?
— Кто? — спросил третий мужчина, который до сих пор молчал. Это был бородач в чалме, и у него было сразу две корзины. — Вы имеете в виду привидений? Лично я не верю в привидений.
— Да какие привидения, — отмахнулась миссис Каравей. — Мне просто кажется, что здесь есть кто-то кроме нас.
Ник подавил желание отодвинуться поглубже в заросли плюща.
— Неудивительно, что прежний мэр не знал про эту традицию, — сказал толстяк, чья корзина была уже почти полна. — Зимний цвет расцвёл впервые за восемьдесят лет.
Бородач в чалме, который не верил в привидений, теперь стоял и беспокойно озирался.
— Каждому жителю Старого города достанется по цветку, — сказал коротышка. — Каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребёнку, — затем он сощурился, будто пытаясь вспомнить что-то, давно забытое, и медленно произнёс: — Ночь настанет — и пляши, смертень — танец для души.
— Чушь и глупость, — фыркнула миссис Каравей, продолжая срезать зимний цвет.
Сумерки наступили быстро. К половине пятого было уже темно. Ник бродил по тропинкам кладбища в поисках собеседников, но вокруг не было ни души. Он спустился к окраине кладбища, в надежде, что найдёт там Лизу Хемпсток, но там тоже было безлюдно. Тогда он вернулся к гробнице Иничеев, но даже она оказалась пустой: ни его отца, ни миссис Иничей нигде не было.
Ник почувствовал, как в нём зарождается паника. Животный страх одиночества. Впервые за десять лет он оказался совершенно один там, где всегда чувствовал себя в безопасности и в окружении своих. Он помчался вниз к старой церкви и стал ждать Сайласа.
Но Сайлас не пришёл.
«Может, я с ним разминулся?» — подумал Ник, но уже понимал, что дело не в этом. Тогда он поднялся на вершину холма и огляделся. Над ним, в морозном небе мигали звёзды. Под ним, у подножья холма, раскинулись затейливые узоры городских огней: фонари, вывески, фары машин. Там хотя бы происходило какое-то движение. Ник медленно спустился с холма и подошёл к главным воротам кладбища. Там он остановился.
Из города доносилась музыка.
Ник и раньше слышал музыку: он знал характерный перезвон фургончика с мороженым; узнавал излюбленные хиты работяг, которые крутили по радио; помнил мелодии, которые Кларетти Джейк играл мёртвым на своей пыльной скрипке. Но он никогда прежде не слышал такой музыки, как сейчас: последовательность торжественных раскатов, как будто прелюдия какой-нибудь симфонии или увертюра.
Он проскользнул сквозь запертые ворота, спустился по холму и оказался в Старом городе.
Первым делом он увидел женщину-мэра, которая стояла на перекрёстке. Она протянула руки и приколола булавкой белый цветок к лацкану проходившего мимо чиновника.
— Я не занимаюсь благотворительностью, — сказал чиновник. — Обратитесь к моему секретарю.
— Это не для благотворительности, — объяснила миссис Каравей. — Это просто местная традиция.
— Ах, вот оно что, — сказал тот и приосанился, выпятив грудь с белым цветочком на всеобщее обозрение, и, довольный, пошёл дальше своим путём.
Следующей оказалась девушка с коляской.
— Блин, а это зачем? — спросила она, подозрительно сощурившись, когда мэр подошла к ней поближе.
— Один для вас, один для вашей малышки, — сказала миссис Каравей.
Она приколола один цветок к пальто девушки, а другой приклеила скотчем на курточку ребёнка.
— Блин. Так это зачем? — повторила девушка.
— В Старом городе такая традиция, — немного рассеянно ответила ей мэр. — Какая-то вот такая традиция.
Ник пошёл дальше. Всюду ему попадались люди с белыми цветочками. На других перекрёстках он встретил мужчин, которые приходили на кладбище вместе с мэром, и сейчас они стояли с корзинами и раздавали цветы прохожим. Некоторые отказывались, но большинство принимало дар.
Музыка продолжала играть. В ней было что-то величественное и странное, на грани восприятия. Ник прислушался, пытаясь понять, откуда идёт звук, но тщетно. Он был повсюду, как будто сам воздух состоял из музыки. Её играло всё: трепещущие на ветру флаги, навесы витрин, шум транспорта вдалеке, стук каблуков по сухому булыжнику…
Ник наблюдал, как люди идут по домам, и заметил странность: они все шагали в такт музыке.
Корзина бородача в чалме почти опустела, когда Ник подошёл к нему.
— Извините, пожалуйста, — произнёс Ник.
Мужчина вздрогнул.
— Ох! Я тебя не заметил, — сказал он, немного сердясь.
— Простите, — сказал Ник. — Можно мне тоже цветок?
Мужчина в чалме посмотрел на Ника с недоверием.
— А ты здесь живёшь? — спросил он.
— Ну да, — ответил Ник.
Мужчина протянул ему цветок. Ник взял его и тут же вскрикнул, потому что его больно кольнуло в основание большого пальца.
— Осторожно, там булавка, — сказал мучжина. — Его нужно приколоть на одежду.
На большом пальце Ника образовалась алая капелька. Он слизнул её, пока мужчина прикалывал к его свитеру цветок.
— Что-то я раньше тебя здесь не видел, — сказал мужчина.
— Я правда здесь живу, — сказал Ник. — А зачем нужны цветы?
— В Старом городе есть такая традиция, — объяснил мужчина. — Она появилась задолго до того, как город разросся до нынешних размеров. Когда зимний цвет цветёт на кладбище, что на холме, его срезают и раздают всем жителям города — мужчинам и женщинам, старикам и детям, бедным и богатым.
