Адам Нэвилл - Ритуал
— Как будто они мне не друзья.
— Не так уж вы были близки, шеф. Ты исчез с их радара на долгие годы.
— Я знал, что что-то стряслось. Знал. Должен был догадаться. Боже, какой я эгоист. Я совершенно ушел в себя. Не видел дальше собственного носа…
Его прервал какой-то треск. Где-то там, посреди бескрайних лесов, в океане невидимых зарослей и древесных обломков, хрустнул то ли ствол, то ли крупный сук. Этот треск, казалось, разнесся во всех направлениях, и было невозможно понять, откуда он исходил.
— Боже, я здесь чокнусь.
Хатч с шумом выдохнул. — Я тоже.
— Я уже слышал такое раньше. Рядом с лачугой.
— Просто ветка упала.
— Думаешь?
— Больные ветки раскисают от воды и отваливаются.
Но последовавшая серия звуков, не могла быть вызвана деревом. Ничего подобного они ни в этом, ни в любом другом лесу раньше не слышали. Это была смесь бычьего кашля и шакальего лая. Такой глубокий и сильный звук могло издавать только очень крупное животное. Дикое и свирепое. С которым лучше не встречаться. Потом звук повторился в метрах в двадцати от них, с подветренной стороны. Но не сопровождался шумом движения.
Это определенно было какое-то животное, но Люк знал, как тьма приглушает или усиливает ночные звуки. Даже маленькую жабу можно услышать за несколько миль, отчего она покажется гигантской. Птичий крик может быть принят за человеческий, а в звуках, издаваемых некоторыми млекопитающими при спаривании, можно даже разобрать слова. Он напомнил себе, что здесь нет хищников, которых стоит опасаться. Здесь наверняка много диких животных, но пока они не наступили на гадюку или не перешли дорогу росомахе с потомством, с ними все будет в порядке. Они уже проверяли. Все дело в «городских ушах», не привыкших к ночным крикам дикой природы. Что-то вроде этого быстро сказал себе Люк.
И все же, нечто очень крупное, сильное и жестокое забросило вчера на дерево ту тушу. Оленя или лося. Содрало с нее шкуру и закинуло наверх, будто пометив территорию или устроив запас пищи.
Хатч прервал тревожные мысли Люка, — Обязательно закопай пакетики от супа и банку от хот-догов поглубже. А то ночью здесь будет рыться какой-нибудь длинноносый засранец.
Люк фыркнул, хотя ему было не до смеха. — Что, по-твоему…
А потом снова этот звук. Еще ближе, только на этот раз за спиной у Люка, а не у Хатча. Как будто, нечто бесшумно кружило вокруг лагеря.
Лучи их фонариков рассеялись среди деревьев, поглощенные плотными влажными стенами листвы.
— Барсук, что ли, — предположил Хатч.
— Росомаха?
— Понятия не имею.
— Медведь?
— Возможно. Но здесь они слишком мелкие, чтобы представлять какую-то опасность. Просто хлопни в ладоши, если кто-то подойдет обнюхать тебя.
Как Люк не старался, он так и не смог представить себе маленького медведя.
Через десять минут молчания Хатч со стоном поднялся. Казалось, он был убежден, что опасность миновала. Люк был встревожен не на шутку, но Хатч обескуражил его своим самоуверенным заявлением, — Пойду, лягу, шеф, попробую заснуть. Разбуди меня завра перед уходом. Нужно будет взглянуть на карту и обсудить тактику.
— Конечно. Без проблем. Будет лучше, если я уйду с первыми лучами солнца, — сказал Люк через плечо, продолжая выхватывать фонариком из темноты ближайшие деревья. До них можно было запросто дотянуться из палатки рукой, настолько плотно лес обступал их ветхий лагерь.
Хатч кивнул. — Не думаю, что мы сможем далеко уйти. Мне кажется, нам лучше переждать здесь, пока колено Дома не утихнет. Воды у нас достаточно. А ты, по крайней мере, будешь знать, где мы. Примерно.
После такого небрежного обсуждения столь важного вопроса Хатч расстегнул молнию палатки, которую делил с Домом, и стал возиться со шнурками, словно в сложившейся ситуации не было ничего особенного. Своего рода туристская формальность без какой-либо пугающей подоплеки. Но именно эта подоплека не выходила у Люка из головы. Просто Хатч слишком устал от этого холодного, странного, черного, как смоль мира, чтобы рассуждать насчет тех ночных криков.
— Спокойной ночи, — сказал он Хатчу.
— Спокойной ночи, — ответил Хатч сквозь звук застегиваемой молнии. Люк посмотрел, как палатка шатается, пока Хатч готовится ко сну. Увидел, как ярко желтое пятно от луча фонарика пробежало по стенке палатки, словно светящийся глаз в иллюминаторе подводного аппарата в черном море окружающего их леса.
Люк сел под навес палатки, слушая хриплое дыхание Фила и храп Дома. Через несколько минут, как фонарик Хатча погас, тот уже свистел носом, тоже провалившись в глубокий сон.
Люк вытащил сигаретную пачку. Лицо и тело буквально горели от усталости. Голова была неестественно тяжелой, но работала хорошо. По крайней мере, здесь он мог покурить.
Он зажег сигарету. Курил медленно, мысленно спрашивая себя, как могло случиться, что о них забыли?
Докурив, он протер глаза и забрался в палатку, где спал Фил.
28
Луна, большая и яркая. Разве она может подходить так близко к Земле? Пересекая ночное небо от горизонта до горизонта?
Серебристый свет морозит верхушки уходящих в бесконечность деревьев. Ближе к земле, где лунный свет смешивается с холодом, воздух голубовато-белый и газообразный. А лес походит на колючий контур армейских рядов, замерших в жутком марше. С копьями, штандартами и огромными бронированными панцирями, выступающими из темной массы. Но в этом месте лес расступается. Словно сторонится чего-то. Толстые стволы древних деревьев и хлесткие стены папоротника тревожно отступают от края поляны, посреди которой стоят провисшие, выцветшие, запятнанные палатки. Ничто кроме высоких сорняков и травы не смеет нарушать границы лагеря.
А что это висит на деревьях? Что-то трепещет на ветру, натянувшись вдоль черной опушки леса, как стираное белье, сорванное ветром с веревки и застрявшее в ветвях. Возможно, это рваные рубахи, выброшенные хозяином. В количестве трех штук, а под ними три пары потрепанных кальсон. И все в пятнах ржавчины.
Это кожа. Содранная с мертвых тел. Вымпелами развешанная на деревьях вокруг места, где ты искал убежища.
И теперь что-то движется там, в туманной тьме за деревьями. Что-то невидимое, с хрустом ломающее ветки.
Меряя шагами окаймленную сорняками поляну, вскоре оно начинает заявлять о себе повизгиванием, иногда срывающимся на лай, взмывающий в ледяную чистоту иссиня-черного неба. Крик, который это место знало задолго до того, как ты очутился здесь, дрожащий и одинокий.
Оно пытается тебе что-то сказать.
