Джек Йовил - Твари в бархатных одеждах
В проходе стоял мужчина в плаще с накинутым на голову капюшоном. Это был Симен Рухаак, посвященный из ордена Факела, представлявшего собой административную ветвь культа. Рухаак обычно сопровождал приглашенных на аудиенцию. Послушники его боялись, поскольку он всегда появлялся, когда они заслуживали взбучки за провинность. Розана испытывала легкое сочувствие к клирику, видя сомнения за его напускной суровостью. Если ликтор Микаэль Хассельштейн был рыцарем культа Сигмара, то Симен Рухаак служил при нем оруженосцем.
- Я опоздала? - спросила девушка.
Рухаак покачал головой:
- Я просто пришел за тобой.
- Ликтор готов меня принять?
- Да. Он только что вернулся из дворца. Я буду благодарен, если ты не станешь его слишком сильно тревожить. Он выглядит расстроенным. Кажется, ему многое нужно обдумать.
Розана не совсем поняла смысл этого предупреждения. Попытка угадать мысли Рухаака тоже ничего не дала. Мужчину терзало смутное беспокойство, причины которого он и сам не вполне сознавал.
Рухаак знал о провидице больше, чем Тило. Пока они шли по коридорам к кабинету ликтора, клирик держался от нее на расстоянии. Он даже подобрал рукава своего облачения, чтобы избежать случайного соприкосновения.
Мужчины вокруг Розаны делились на две группы: одни ее желали, другие - боялись.
Перед кабинетом ликтора навытяжку стояли два рыцаря из ордена Пламенного Сердца, в полном вооружении. Обычно Хассельштейн не прибегал к таким предосторожностям, но в кризисные периоды он почти всегда обращался за помощью к военному подразделению культа. При всем своем могуществе - в Альтдорфе Хассельштейн согласно внутренней иерархии занимал вторую ступень после великого теогониста Йорри XV, - ликтор отличался повышенной мнительностью.
Рыцари шагнули в разные стороны, и Рухаак открыл дверь. Склонив голову, Розана вошла в кабинет. Дверь закрылась, и девушка увидела перед собой Микаэля Хассельштейна, исповедника Императора. Рухаак не последовал за провидицей.
Девушке случалось беседовать с Хассельштейном и раньше, но никогда наедине. В основном она видела его издалека, в то время, как он направлялся куда-нибудь по делам Храма или Императора. Обычно это происходило, когда он садился в карету или выбирался из нее, придерживая дорогие одеяния. Розана знала, что, по мнению ликтора, хранитель имперской казны Морнан Тибальт был его смертельным врагом, поэтому он постоянно плел и расплетал интриги, дабы завоевать благорасположение Императора. Хассельштейн проводил больше времени во дворце, чем в храме, красноречиво доказывая, что культу необходимо держаться в центре политической жизни. У Сигмара был молот, но ликтор предпочитал вести борьбу при помощи пера и бухгалтерских книг.
Розана подняла голову.
Ликтор лежал на кушетке, сняв башмаки. На нем было священническое облачение, однако оно застегивалось на манер пальто. Из-под него виднелся роскошный наряд придворного. Хассельштейн неважно выглядел. Его кабинет был большим, но казался несколько захламленным. На стене висел невыразительный портрет Императора, придавая помещению официальный вид. Перед высокими, узкими окнами стояла старинная ширма в ниппонском стиле, которую украшали изображения Сигмара, размахивающего молотом. Комнату освещал единственный канделябр. У Розаны сложилось впечатление, что ликтор погасил большую часть ламп, чтобы свет не резал ему глаза. На столе жреца лежали книги и груды бумаг, а на специальной подушечке были выставлены печати, рассортированные по размеру и назначению. Хассельштейн устремил взор на девушку и сел.
- Опулс,- резко бросил он,- оставайся там, где стоишь.
Розана застыла, как рыцарский караул за дверью.
- У тебя за спиной стул, - сказал ликтор. - Возьми его и садись.
Розана послушно села, скромно прикрыв ноги платьем. Стул был низким, и она почувствовала себя ребенком.
- Так-то лучше, - буркнул жрец, успокоено вздохнув.
Если Рухаак избегал прикасаться к провидице, то Микаэль Хассельштейн панически ее боялся. Розана подумала, что, будучи исповедником Императора, Хассельштейн знал много такого, о чем даже под пыткой не осмелился бы поведать никому, кроме своего бога.
- Опулс, - повторил жрец. - Розана, не так ли?
- Да, ликтор.
Хассельштейн встал и, как был, в чулках, начал ходить взад и вперед по комнате. Он двигался по полукругу, в центре которого находилась девушка. Даже не прикасаясь к жрецу, Розана почувствовала, что его обуревает множество забот. Тревожные мысли потрескивали и разлетались, словно искры. Рухаак был прав: ликтору предстояло многое обдумать.
- Дитя, ты уже несколько лет служишь Храму?
Розана кивнула.
- Ты хороший и верный слуга Сигмара. Я слышал о тебе только хвалебные отзывы.
Жрец налил себе бокал отличного эсталнанского шерри. Ему никогда не был свойствен аскетизм. На полу рядом с кушеткой стояло блюдо, на котором лежала остывшая курица с обглоданными ребрами и вывернутыми ногами. Розана вспомнила, что сегодня ей так и не довелось поесть.
Цыпленок жил себе счастливо, клевал зерно, рылся в соломе. Он был любимцем фермерской дочки. Но деревенская девчонка любила его не столь сильно, чтобы забыть о выгоде. Однажды она взяла птичку в руки и свернула ей шею. Перед Розаной часто представали такие видения, повествующие о судьбе животных. Стоит ли удивляться, она стала вегетарианкой.
Хассельштейн остановился, потягивая вино.
В его мыслях господствовала женщина. Розана услышала шорох юбок, почувствовала аромат духов, медленно тающий в воздухе, и прикосновение теплого, податливого тела. Насколько она знала, у Хассельштейна не было официальной любовницы. Провидица отдернула незримые щупальца и представила, что они, как и ее руки, покоятся на коленях.
Хассельштейн сделал еще глоток. Он устал.
- Ты сегодня была в порту?
- Да, отец Волрафф поручил мне помочь стражникам.
- Волрафф? Он человек деятельный. Молодец.
Розане показалось, что ликтор не собирается награждать отца Волраффа за проявленную инициативу. Она не удивилась бы, узнав, что молодого умного клирика внезапно отправили с миссией куда-нибудь за Море Когтей.
- Я пыталась выяснить что-нибудь о Твари.
Хассельштейн осушил бокал.
- Убийца, да. Я слышал о нем.
Розана не могла удержаться. Образы, источаемые Хассельштейном, были слишком сильны, чтобы их игнорировать. В них присутствовал и женский смех, и навязчивый сладкий запах. Ликтор думал не так, как Тило. Мальчик фантазировал о том, как проведет ночь. Хассельштейн не воображал, он вспоминал. Розана увидела тела, прижавшиеся друг к другу в торопливом любовном акте, в котором синяки и кровоточащие ссадины перемежались с ласками и поцелуями. И еще тьму, словно жрец пытался стереть часть своих воспоминаний.
