Алана Инош - Слепые души
Замёрзнув окончательно, я иду на кухню. Стройные, как ноги манекенщицы, стрелки на круглом циферблате бесстрастно показывают шесть часов тридцать две минуты. Кухня блистает образцовой чистотой: перед уходом Мадина всегда убирается. До её прихода ещё полтора часа, а у меня в животе уже полыхает пожар: я ничего не ела больше суток. От вида холодильника, полного всевозможных продуктов, мой аппетит поднимается на дыбы, ржёт и требует овса, но мне почему-то совестно хозяйничать на чужой кухне и есть чужую еду. Присев к столу, я около минуты решаю остро стоящий вопрос: есть или не есть? Компромисс напрашивается сам собой: есть, но совсем немного. Поставив чайник, я намазываю маслом ломтик белого хлеба, отрезаю тончайший ломтик сыра и кладу на бутерброд. Смотрю на булку, от которой я отрезала ломтик, на кусок сыра: кажется, незаметно. Кладу всё на место, смахиваю крошки в мойку, мою нож и ставлю его в подставку к остальным ножам. Чайник вскипает, а я открываю дверцы шкафчиков в поисках чая. Найдя, кладу в чашку пакетик и заливаю кипятком. Голодный дракон в моём желудке, проглотив этот лёгкий завтрак, на некоторое время утихомиривается.
Ополоснув чашку, я окидываю взглядом кухню: безупречная чистота не нарушена.
Семь часов. Во дворе скользит одинокая тень с красным огоньком сигареты. «Рюрик», – догадываюсь я. Я поднимаюсь в спальню, где в тёплых сумерках тихо дышит Альбина. Она сбросила с себя во сне одеяло, и в синем полумраке белеет её грудь. Лицо отвёрнуто в тень, видно ухо, скула, висок и часть головы, погружённой в подушку. Наверно, когда-то её шрамы были по-настоящему страшными, но теперь они сглажены тремя операциями и в темноте не слишком различимы. Я включаю лампу на тумбочке. Свет не может пробиться сквозь навсегда закрытые веки Альбины, а если бы даже мог, то её глаза его не различили бы. Я сажусь на постель и склоняюсь над ней. Закрыв глаза, я ощущаю губами её кожу, все бугристости и шероховатости на её лице, с лёгким содроганием и нежной болью погружаюсь в те места, где когда-то были глаза. Её ровное дыхание сбивается с сонного ритма, слышится глубокий вздох: она просыпается. Её рука поднимается и зарывается в мои волосы.
– Утёночек…
– Доброе утро, Аля. – Я целую её в нос, в лоб и в губы.
«Утёночек» – это ласкательное прозвище придумала я и первой назвала так Альбину, но теперь она гораздо чаще им пользуется. Когда я в первый раз обозвала её так, она засмеялась и спросила: «Почему утёночек?» Я сказала, что очень люблю утят: они очень милые, пушистые и жёлтенькие.
Её рука соскальзывает мне на плечи, обнаруживает, что я одета.
– Ты уже встала? Который час?
– Около семи.
Альбина садится в постели, разминает шею, вращая головой.
– Что ты так рано вскочила, малыш?
– Что-то плоховато спалось. Извини, что разбудила… Мне скучно без тебя.
Она гладит меня по голове, целует в обе щеки, в лоб и в губы.
– Опять кошмары снились? Бедный мой утёночек…
Её голос – тёплый, хрипловатый со сна, и в нём искреннее участие. Да, в прикосновении её руки есть и что-то материнское, трогательное, от чего в глазах щиплет, а горло сжимается. Она вдруг начинает меня раздевать – расстёгивает мне джинсы, закатывает вверх футболку.
– Ты чего, Аля? – смеюсь я.
– Ты должна дать мне компенсацию за то, что разбудила меня на час раньше, – отвечает она.
– Аля, Мадина скоро придёт, – сопротивляюсь я.
– А мы успеем!
И она борцовским приёмом бросает меня на кровать – я успеваю только взвизгнуть. Я вмиг оказываюсь раздетой догола, и Альбина набрасывается на меня с новыми силами. Она щиплет, кусает и щекочет меня, заставляя меня визжать и хохотать, и я боюсь, как бы Рюрик не услышал, но Альбина вытворяет такое, что я не могу молчать.
Глава 7
Доктор Андрей Фёдорович Якушев (так было написано на табличке на двери его кабинета) посмотрел снимки пояснично-крестцового отдела моего позвоночника «в профиль» и «анфас» и сказал:
– Ну, что вам сказать… Всё как будто в норме, поражения дисков не наблюдается. Как ваши ощущения?
– Сильной боли уже нет, – ответила я. – Двигаться, слава Богу, стало можно без ограничений, но пару раз немножко ныло… И опять отдавало в колено.
– Значит, нужен ещё один сеанс массажа. (Я содрогнулась при этих словах: точно такие же сказало чудовище с глазами-угольками, мерещившееся мне ночью в доме Альбины.) Проходите, раздевайтесь, ложитесь на стол.
Я спросила:
– А сколько ещё нужно таких сеансов?
– Полагаю, до полного исчезновения симптомов, – ответил доктор. – А если по-хорошему, то и после их исчезновения вам следовало бы прийти пару раз.
Альбина сказала:
– Настенька, сколько Андрей Фёдорович скажет, столько и будем приходить.
Я снова легла на стол, и горячие, излучающие тепло руки доктора стали, как и в прошлый раз, разминать мне спину и гнуть меня в бараний рог. Теперь это было уже не больно, только чувствовалось сильное тепло в спине. По всем нервам бежали импульсы, отдаваясь где-то у макушки мурашками и дрожью. А потом я вдруг ушла в себя, как будто на какое-то время отключившись от телесных ощущений. Фокус моего внимания переместился в самые глубокие недра сознания, вокруг меня как будто образовался кокон, не пропускавший ко мне никаких ощущений извне. Не стало ни доктора, ни стола, ни кабинета, даже самого моего тела с его болью не стало, но я не перестала быть. «Я есть», – определённо знала я. «Я мыслю, а следовательно, существую», пусть и в несколько иной форме. Я не перестала быть собой, ничего не забыла, но в эти мгновения всё куда-то отдалилось, отступило за какую-то грань. Никто не отнимал у меня этого багажа, и, более того, багаж этот был даже ещё больше и тяжелее, чем я себе представляла. Было что-то ещё – десятки прошлых жизней, сотни пройденных мной дорог, тысячи встреченных мной людей и миллионы сказанных мной слов. Мне казалось, что я вот-вот переступлю какую-то черту, занавес поднимется, и на меня взглянут десятки моих «я», вернее, моё одно-единственное «я» во многих воплощениях, сияющее всеми своими гранями, мной забытыми…
– Ну, всё, встаём, одеваемся, – сказал голос доктора.
Вернулось моё тело, вернулись массажный стол и кабинет, и Альбина по-прежнему сидела на стуле у докторского стола. Когда я оделась и вышла из-за перегородки в кабинет, доктор в этот момент клал в ящик своего стола две купюры – тысячную и пятисотрублёвую. У меня немного ёкнуло в кишках. Полторы тысячи за приём! А это второй, значит, Альбина отдала уже три тысячи.
– Захотите спать – спите, – сказал мне доктор. – Физические нагрузки сейчас для вас нежелательны, надо поберечься. Да и вообще, на будущее, вам с этим надо поосторожнее. С лейками пусть бегают мужчины. – Доктор усмехнулся. – Или, если они у вас такие ленивые, то таскайте хотя бы по пол-лейки. А чтобы физическая нагрузка не становилась для вашего организма таким большим стрессом, она должна быть регулярной.
